непосредственно видим, и что не происходило.
исследование Хельвиг, то нам остается сделать только одно дополнение, чтобы
эта работа целиком вошла в контекст нашего исследования античного историзма.
Исследовательница, кажется, не очень ясно себе представляет то
обстоятельство, что характер гомеровского времени и его эволюция в обеих
поэмах определяется тем, что здесь мы вращаемся в сфере героического века, и
что интересы именно героев, разнообразие и разное наполнение их действий и
заставляют Гомера переходить к более сложной и более насыщенной
характеристике времени, чем та, которую можно найти в чистом мифе. Но если
это так, то изложенное нами исследование необходимо ввести в наш научный
горизонт в качестве весьма ценного и положительного достижения.
греческого эпоса. В это время рабовладельческий полисный строй достиг
значительного развития, а вместе с тем получила развитие и та личность,
которая только в полисное время выступила более или менее самостоятельно.
Правда, сказать, что здесь уже наступала гибель мифологии и эпоса, никак
нельзя. Рабовладельческий полис был все еще бессилен расстаться с мифологией
как в ее чистом виде, так и в ее эпической модификации. Что это давало для
философии, мы скажем дальше в своем месте. Но что отсюда получалось для
трагедии, это мы можем сказать уже сейчас.
индивидуум все же постепенно укреплялся и переставал терять свое
прославленное эпическое спокойствие. В дальнейшем мы воспользуемся весьма
ценными наблюдениями о представлении времени в греческой трагедии в работе
Жаклин Ромийи [63].
примеры явной эпической традиции в трагедии, пока еще мало иллюстрирующие ее
культурно-социальную новизну.
софоклова Филоктета, страдавшего на своем острове от одиночества и болезни,
время, не заполненное событиями, двигалось медленно, и он говорит буквально:
"Так-то время за временем проходило у меня". Это место едва ли может быть
переведено с греческого буквально, потому что "время", chronos, в таком
контексте означает малопонятное для нас "время-событие", "заполненное
время", или просто "кусок жизни", время, неотделимое от жизни. В
"Просительницах" Эсхила
времени", т.е. время движется столь же стремительно, как и действие. Время
подлежит заполнению действием, если уж не заполнено им. В "Персах" у Эсхила
время тянется вместе с ожиданием вестей от войска ("Персы" 64). Время
стареет вместе с миром ("Прометей" 980). Историческое "время" может быть
более или менее "достойным", "почетным", "славным" ("Эвмениды" 853).
происходит полная персонификация: неустойчивый ритм событий, надежды и
страхи в наших сердцах, все это переносится на живое, но неопределенное
существо, которое становится причиной событий или которое внушает те или
иные чувства. И это существо одушевляется жизнью того, чего причиной оно
является" [63, с. 43].
участвующее в нашей интимной жизни". И все же по сравнению с современным
ощущением времени, хотя "силы времени действительно приблизились к человеку
и слились с его внутренней жизнью, не проникли в него и не стали подлинной
частью его внутренней жизни. Время живет бок о бок с нами; оно хранит
собственное существование, которое вторгается в наше существование и встает
на наше место - как если бы субъект и личность еще не приобрели полных прав"
[там же].
отождествляясь с нашим жизненным процессом, отождествляется и со всяким
другим действительно происходящим объективным процессом, и тогда, конечно,
получает независимое от нас существование. В нашу жизнь время "вторгается",
когда сама наша жизнь становится для нас чем-то внешним. Именно так мы
толкуем следующие приводимые Ромийи места.
спавшее вместе время" (toy xyneydontos chronoy, 893). В "Просительницах"
Еврипида хор живет не "долгое время", а "с долгим временем" (polloy chronoy
meta). У Эсхила в "Агамемноне" силу речи старцам дарует "совозросший век"
(symphytos aiAn, 106). "Время постарело" с тех пор, как войско отправилось в
Илион (985 - 986). Впрочем, как замечает Ромийи, все эти выражения не
содержат в себе ничего особенно таинственного и вполне возможны не только в
эпической, но и в нашей современной литературе [там же, с. 48].
греческой трагедии все-таки возможным хотя бы в некотором виде отделять
время от событий, которые в нем протекают, как уже мы становимся свидетелями
нарождения гораздо более напряженных моментов при изображении протекания
времени в трагедии.
мыслить отдельно от событий. В таком случае и возникают те новые черты,
которые доходят почти до олицетворения времени, не говоря уже о его
самостоятельном существовании в абстрактном виде. Так, время как бы стоит
над событиями. Время, которое видит и слышит все, в конце концов явит все
(Софокл, фрг. 280 Nauck - Snell), время "раскрывает" все (фрг. 832).
"Время-свидетель, - говорит Ромийи, - и время - высшая сила; когда эти два
свойства сочетаются оно становится судьей, и самым страшным из судий" [там
же, с. 55]. Время настигло и судит Эдипа.
придется приписать также и разно образные функции воздействия на события, их
окрашивание. Время "рождает тысячи бедствий", время "стирает", изнашивает,
смешивает, успокаивает.
которое протекало бы вполне независимо от событий. Время здесь во всяком
случае делается каким-то олицетворенным существом, которое едва ли можно
понимать только метафорически. Пусть мы не станем навязывать этому времени в
греческой трагедии какие-нибудь обязательно мифологические функции. Но во
всяком случае это и не просто метафора. Метафора в данном случае производила
бы некоторого рода художественное успокоение и позволяла бы отходить от
трагизма в его цельной сущности. Это - некоторого рода недоразвитый миф,
подобно тому как и полисный индивидуум тоже еще далеко не есть весь
человеческий индивидуум вообще, а только одна из его, хотя бы и существенных
деталей. Но ни трагический индивидуум периода греческой классики, ни
представление о времени в ту эпоху ни в каком случае несводимы только к
поэтической метафоре.
интересующему нас вопросу у каждого из трех великих трагиков.
которого мифологическая последовательность результатов проклятья является
также и временной последовательностью, хотя и прерываемой уклонениями в
сторону. Ж.Ромийи напоминает, что постепенное возвышение Афин в эпоху Эсхила
должно было научить последнего верить в осмысленный ход времени. Сохранилось
даже гордое высказывание Эсхила, что он "посвящает свой труд времени".
что само время понимается у Эсхила как замкнутое и осмысленное целое, мы
должны заключить из употребления у него слова pan или panta (все). Понятие
"все", "целое" употребляется Эсхилом в религиозном значении и соответствует
"вере во всеобъемлющее божество" [48]. Это божество у Эсхила - Зевс,
всемогущий, всепроизводящий, всесовершенный и всевидящий. "Правда" - Дике
при этом мыслится как неотделимая от Зевса. В самом деле, Зевс и Дике у
Эсхила имеют одни и те же атрибуты. Зевс "всему светит", "все просвещает".
Зевсом и людьми [там же, с. 136].
"правды" среди людей? У Эсхила есть выражение "все время", обнимающее "век"
богов hapant' ap?mAn ton di' aiAnos chronon. Афина говорит в "Эвменидах",
что она учредит суд (thesmon th?sA) на "все время" (eis hapant'... chronon),
т.е., по-видимому, на все время, какое только может быть в истории. Орест
также клянется в верности Афинам "на все время". У Эсхила "все" (pan)
относящееся ко времени или просто "все" (pan) может значить вечность в
Флинт Эрик
Каменистый Артем
Андреев Николай
Сертаков Виталий
Василенко Иван
Ильин Андрей