Чтение 14–й страницы книги ~Новая модель вселенной~

увидите, что оно напоминает увядший лист, наполовину высохший и свернувшийся в
трубку.
Возникает вопрос: почему, если живое насекомое напоминает живой лист, мёртвое
насекомое напоминает мёртвый лист? Одно не следует из другого: несмотря на
внешнее сходство, гистологическое строение обоих объектов совершенно различно.
Таким образом, сходство мёртвого насекомого с мёртвым листом опять-таки
представляет собой черту, которая должна была сформироваться совершенно отдельно
и независимо. Как объясняет это наука?
Но что она может сказать? Что сначала одно мёртвое насекомое слегка напоминало
увядший лист; благодаря этому оно имело больше шансов скрыться от врагов,
производить более многочисленное потомство и т.д.? Наука не может сказать ничего
другого, потому что таков непременный вывод из принципа охранительного или
полезного сходства.
Современная наука уже не в состоянии следовать этой линии; хотя она по-прежнему
сохраняет дарвиновскую и после-дарвиновскую терминологию 'охранительного
принципа', 'друзей', 'врагов', ей уже не удаётся рассматривать явления сходства
и мимикрии исключительно с утилитарной точки зрения.
Были установлены многие странные факты. Известны, например, случаи, когда
изменение окраски и формы делает насекомое или животное более заметным,
подвергает его большей опасности, делает его более привлекательным и доступным
для своих врагов.
Здесь уже приходится отбросить принцип утилитаризма. И в современных научных
трудах можно встретить совершенно бессодержательные и смутные рассуждения о том,
что явление мимикрии обязано своим происхождением 'влиянию окружающей среды,
одинаково воздействующей на разные виды', или 'физиологической реакции на
постоянные психические переживания, такие как цветоощущения (Британская
энциклопедия, т. XV, ст. 'Мимикрия', 14-е издание).
Ясно, что и здесь перед нами вовсе не объяснение.
Чтобы понять явления мимикрии и сходства, наблюдающиеся в животном и
растительном мирах, необходим гораздо более широкий взгляд; тогда в стремлении
обнаружить их руководящий принцип можно будет добиться успеха.
Научное мышление, в силу своей некоторой ограниченности, не в состоянии его
обнаружить.
Принцип же этот - общее стремление природы к декоративности, 'театральности',
тенденция быть или казаться чем-то отличным от того, чем она в действительности
является в данное время и в данном месте.
Природа всегда старается украсить себя, не быть собой. Таков фурдаментальный
закон её жизни. Она всё время облачается, то и дело меняет свои одеяния,
постоянно вертится перед зеркалом, глядит на себя со всех сторон, восхищается
собой - а затем снова одевается и раздевается.
Её действия зачастую представляются нам случайными и бесцельными, потому что мы
стараемся приписать им какой-то утилитарный смысл. Однако на самом деле нет
ничего более далёкого от намерений природы, чем работа ради какой-то 'пользы'.
Польза достигается лишь попутно, при случае. А то, что можно считать постоянным
и намеренным - это тенденция к декоративности, бесконечные переодевания,
непрекращающийся маскарад, в котором живёт природа.
Действительно, все эти мелкие насекомые, о которых я говорил, наряжены и
перенаряжены; они носят маски и причудливые одеяния; их жизнь проходит на сцене.
Тенденция всей их жизни - не быть самими собой, а походить на что-то другое - на
зелёный лист, на кусочек мха, на блестящий камешек.
Однако подражать можно только тому, что действительно видишь. Даже человек не в
состоянии придумать или изобрести новые формы. Насекомое или животное вынуждено
заимствовать их из окружающей среды, подражать чему-то в тех условиях, в каких
оно родилось. Павлин украшен круглыми солнечными пятнами, которые падают на
землю от лучей, проходящих сквозь листву. Зебра покрывается тенями древесных
ветвей, а рыба, живущая в водоёме с песчаным дном, копирует своей окраской
песок. Насекомое, живущее среди зелёной листвы особого кустарника на Цейлоне,
наряжено под лист этого кустарника, и другой наряд для него невозможен. Если оно
ощутит склонность к декоративности, к театрализации, к ношению необычных
нарядов, к маскараду, - ему придётся подражать зелёным листьям, среди которых
оно живёт. Потому что листья - это всё, что оно знает, что видит; и вот оно
облекается в одеяние зелёного цвета, притворяется зелёным, играет роль зелёного
листа. В этом можно видеть лишь одну тенденцию - не быть собой, казаться чем-то
другим 3.
Конечно, это чудо - и такое чудо, в котором содержится не одна, а много загадок.
Прежде всего, кто или что наряжается, кто или что стремится быть или казаться
чем-то иным?
Очевидно, не отдельные насекомые или животные. Отдельное насекомое - это только
костюм.
За ним стоит кто-то или что-то.
В явлениях декоративности, в формах и окраске живых существ, в явлениях
мимикрии, даже в 'охранительности' можно видеть определённый план, намерение и
цель; и очень часто этот план совсем не утилитарен. Наоборот, переодевание
нередко содержит много опасного, ненужного и нецелесообразного.
Так что же это может быть?
Это мода, мода в природе!
А что такое 'мода'? Что такое мода в человеческом мире? Кто создаёт её, кто ею
управляет, каковы её руководящие принципы, в чём тайна её повелительного
воздействия? Она содержит в себе элемент декоративности, хотя его часто не
правильно понимают, охранительный элемент, элемент подчёркивания вторичных
признаков, элемент желания не казаться или не быть тем, чем на самом деле
являешься, равно как и элемент подражания тому, что более всего действует на
воображение.
Почему случилось так, что в XIX веке, с началом царства машин культурные
европейцы в своих цилиндрах, чёрных сюртуках и брюках превратились в
стилизованные дымовые трубы?
Что это было? 'Охранительное сходство'?
Мимикрия есть проявление той же самой 'моды' в животном мире. Всякое подражание,
копирование, всякое сокрытие есть 'мода'. Зелёные лягушки среди зелени, жёлтые в
песке и почти чёрные на чёрной земле - это не просто 'охранительная окраска'. Мы
можем найти здесь элементы того, что 'сделано', что является респектабельным,
что делает каждый. На песке зелёная лягушка будет привлекать слишком много
внимания, окажется чересчур заметной, 'неприличной'. Вероятно, в силу какой-то
причины это не разрешается, считается противоречащим хорошему вкусу в природе.
Явления мимикрии устанавливают два принципа понимания работы природы: принцип
существования некоего плана во всём, что делает природа, и принцип отсутствия в
этом плане утилитаризма.
Это подводит нас к вопросу о методах, к вопросу о том, как всё это достигается.
А такой вопрос немедленно ведёт к следующему: 'Как сделано не только это, но и
вообще всё?'
Научное мышление вынуждено признать возможность странных 'прыжков' в
формировании новых биологических типов. Спокойная и уравновешенная теория
происхождения видов доброго старого времени давно отброшена, и защищать её нет
ныне никакой возможности. 'Прыжки' очевидны, и они опрокидывают всю теорию.
Согласно биологическим теориям, которые стали 'классическими' во второй половине
XIX века, приобретённые качества становятся постоянными только после случайных
повторений во многих поколениях. Но на самом деле новые качества очень часто
передаются сразу и в чрезвычайно сильной степени. Один этот факт разрушает всю
старую систему и обязует нас предположить наличие особого рода сил, управляющих
появлением и упрочением новых качеств.
С этой точки зрения можно предположить, что так называемые животное и
растительное царства суть результаты сложной работы, проведённой Великой
Лабораторией. Глядя на растительный и животный мир, мы можем думать, что в
какой-то гигантской и непостижимой лаборатории природы проводится целая серия
экспериментов, следующих друг за другом. Результат каждого эксперимента как бы
заключён в отдельную стеклянную пробирку, запечатан и снабжён ярлыком; в таком
виде он попадает в мир. Глядя на него, мы говорим: 'муха'; следует ещё
эксперимент, ещё одна пробирка, - и мы говорим: 'пчела', затем: 'змея', 'слон',
'лошадь' и так далее. Всё это = эксперименты Великой Лаборатории. Самым
последним был проведён сложнейший и труднейший эксперимент - 'человек'.
Сначала мы не видим в этих экспериментах никакого порядка, никакой цели, и
некоторые эксперименты (такие, как вредные насекомые, ядовитые эмеи) кажутся нам
злой шуткой природы над человеком.
Но постепенно мы начинаем усматривать в работе Великой Лаборатории определённую
систему и направление. Мы начинаем понимать, что Лаборатория экспериментирует
только с человеком. Задача Лаборатории состоит в том, чтобы создать 'форму',
которая эволюционировала бы самостоятельно, т.е. при условии помощи и поддержки,
но своими собственными силами. Такая саморазвивающаяся форма и есть человек.
Все другие формы суть либо предварительные опыты по созданию материала для
питания более сложных форм, либо опыты по разработке определённых свойств или
частей машины, либо неудачные эксперименты, отбросы производства, испорченный
материал.
Результатом всей этой сложной работы явилось первое человечество - Адам и Ева.
Однако работа Лаборатории началась задолго до появления человека. Было создано
множество форм, каждая из которых служила для усовершенствования той или иной
черты, того или иного приспособления. И каждая из этих форм для того, чтобы
жить, включала в себя и выражала какой-то фундаментальный космический закон,
выступала в качестве его символа, иероглифа. Поэтому однажды созданные формы,
послужив своей цели, не исчезали, а продолжали жить, пока длились благоприятные
условия или пока их не вытесняли сходные, но более совершенные формы.
'Экспериментальный материал', так сказать, выходя из лаборатории, начинал
самостоятельную жизнь. В дальнейшем для этих форм была изобретена теория
эволюции; но, конечно, природа не имела в виду никакой эволюции для этого
сбежавшего 'экспериментального материала'. Иногда, порождая экспериментальные
формы, природа пользовалась материалом, который уже употреблялся при создании
человека, но оказался бесполезным, негодным для преобразования внутри человека.
На этом пути вся работа Великой Лаборатории имела в виду одну цель - создание
Человека. Из таких предварительных экспериментов и отброшенного материала были
сформированы животные.
Животные, которые, согласно Дарвину, являются нашими 'предками', вовсе не