стали быстро выпивать-закусывать, разговор пошел вразнобой, о Гангуте
забыли, и лишь тогда, то есть с весьма значительным опозданием, он оттолкнул
локтем тарелку, на которую уже навалили закуски -- кусок студня, кусок
индюшатины, кусок пирога, селедку, винегрет, -- и обратился к соседке с
громким вопросом:
Мужественная усатая физиономия -- как это раньше не замечена -- улыбалась,
по-свойски, по-товарищески, как раньше бы сказали -- от лица поколения.
подымим.
кожаном пиджачище, ни дать ни взять командарм революции. Гангут поднялся,
уже хотя бы для того, чтобы выбраться из-за стола, избавиться от диванного
угла и от соседки, копошащейся в своем кримплене.
пачку "Мальборо". -- Между прочим, отечественные. Видите, надпись сбоку
по-русски. Выпускается в Москве.
пробую впервые. -- Затянулся. -- Нормальный "Мальборо".
остановился в метре от Гангута. -- Будете смеяться, но мы о вас много
говорили у Ерша как о еврее.
Почему много? Почему как о еврее или о нееврее, о татарине, об итальянце,
что это значит?
мягко пояснил Олег Степанов.
помочь национальному гению, он задавлен. Естественно, ищешь русских людей в
искусстве. Вот ваше творчество, эти три ваших картины, несмотря на все
наносные модные штучки, казались лично мне все-таки русскими, в них было
здоровое ядро. Конечно, звучание фамилии, отчество Семенович, а самое
главное -- ваше окружение, вызывали недоверие, но исследование показало, что
я был прав, и я этому рад, поверьте, Виталий, искренне.
на Руси пошли с того самого дня русской славы, с той самой битвы у мыса
Гангут. Был взят в плен шведский юнга. Потом уже идет только русская кровь.
Что же, шведы, варяги -- это приемлемо...
на перекрестке светился дорожный знак и мигал светофор. Далее за тоненькой
полоской реки громоздился скальными глыбами и угасал перед лицом ночи,
превращаясь в подобие пещерного города, новый микрорайон. Над ним бедственно
угасало деревенское небо, закат прозябания, индустриальные топи Руси. Жуткая
тоска вдруг налетела на Гангута. Вид тоски, когда нельзя отыскать причины,
когда тебя уже нет, а есть лишь тоска. Он сделал даже резкое движение
головой, как будто боролся с водоворотом. Вынырнул. Олег Степанов стоял,
облокотившись на перила балкона и глядя в те же зеленоватые, ничего не
обещающие хляби.
двигаясь.
не ушел чуть ли не до утра, напротив, жрал из своей, похожей уже на помойку
тарелки, пил все подряд и дурел, и слушал Олега Степанова, который все
уговаривал его завтра же позвонить какому-то Дмитрию Валентиновичу, который
может ему помочь. Да, кто он такой? Министр, секретарь ЦК, генерал? Он птаха
невидная, да певучая. Позвони ему завтра и назовись, глядишь, и изменится
твоя судьба.
в его квартиру, положил на тахту, вытер даже извержения.
перевернуть его с живота на спину. Все было тщетно -- глыба русской плоти
только сопела и ничего не чувствовала. Олег Степанов, отчаявшись, сел в
кресло к письменному столу. Перед ним стояла фотография -- двое парней и
одна девушка на фоне морского прибоя. Глядя на эту фотографию, он сдержанно
зарычал. Потом удалился, оставив на письменном столе номер телефона.
IV. Любопытный эпизод
комментатора Татьяну Лунину, но она не произвела на него столь
оглушительного впечатления, сколь на впечатлительного артиста Виталия
Гангута. Просто понравилась. Приятно видеть, в самом деле, на телеэкране
хорошо отдохнувшую, мило одетую женщину. Марлен Михайлович полагал, что и
всему народу это приятно, за исключением совсем уже замшелых "трезоров",
принципиальных противников эпохи телевидения. Между тем симпатичные лица на
экране не вредны, напротив, полезны. Сейчас можно иной раз на улице или в
театре заметить лицо, не отягощенное социальными соображениями. На месте
товарищей из телевидения Марлен Михайлович активно привлекал бы в свою есть
такие лица и не только по соображениям агитационным, как некоторым
верхоглядам может показаться, но и ради глубоких исторических сдвигов в
стране. Такие лица могут незаметно, год за годом, десятилетие за
десятилетием, изменять психологическую структуру населения.
Таню, но не исчезла навсегда, а зацепилась где-то в спецхране его мозга для
будущего использования. Таким свойством обладал Марлен Михайлович -- у него
ничего не пропадало.
он уже знал, конечно же, что она в Коктебеле встретилась с Андреем
Лучниковым и провела с ним два дня, то есть двое суток, в треугольнике
Феодосия -- Симферополь -- Ялта. Материалы по этой встрече поступили на стол
Марлена Михайловича, смеем вас уверить, раньше "телеги" в первый отдел
Госкомитета по спорту и физвоспитанию. Такая уж у Марлена Михайловича была
работа -- все знать, что касается Крыма. Не всегда ему и хотелось все знать,
иногда он, секретно говоря, даже хотел чего-нибудь не знать, но материалы
поступали, и он знал все. По характеру своей работы Марлену Михайловичу
Кузенкову приходилось "курировать" понятие, именуемое официально Зоной
Восточного Средиземноморья, то есть Остров Крым.
заглянул в комнату, где жена и дети расселись вокруг телевизора в ожидании
какого-то очередного фестиваля песни "Гвоздика-79", или "80", или на будущее
-- "84".
Дакар, Нью-Йорк, кажется, Женева, потом опять Париж, -- однако зигзаги этой
персоны нельзя было предвидеть, и никто не смог бы поручиться, что Андреи
завтра не забросит все дела и не прикатит за Татьяной в Москву. Кажется, у
него еще не истекла виза многократного использования. Завтра нужно будет все
это уточнить.
Кузенков. -- Подумай обо всем об этом с другого угла. Ведь Лучников не
только твой объект, но и друг. Ведь этот, как вы его называете между собой,
ОК, то есть Остров ОКЕЙ, не только "политический анахронизм", но и чудесное
явление природы. Тебе ли уподобляться замшелым "трезорам", которые, по
тогдашнему выражению, "горели на работе", а проку от которых было чуть, одна
лишь кровь и пакость. Ты современный человек. Ты, взявший имя от двух
величайших людей тысячелетия".
любопытный эпизод. Вообще-то по своему рангу Марлен Михайлович мог бы и не
посещать улиц Москвы. Коллеги его уровня, собственно говоря, улиц Москвы не
посещали, а только с вяловатым любопытством взирали во время скоростных
перемещений из дачных поселков на Старую площадь, как за окнами "персоналок"
суетятся бесчисленные объекты их забот. Марлен Михайлович, однако, считал
своим долгом поддерживать живую связь с населением. У него была собственная
машина, черная "Волга", оборудованная всякими импортными штучками из сотой
секции ГУМа, и он с удовольствием ее водил. Ему было слегка за пятьдесят, он
посещал теннисный корт "Динамо", носил английские твидовые пиджаки и ботинки
с дырочным узором. Эти его вкусы не полностью одобрялись в том верховном
учреждении, где он служил, и он это знал. Конечно, слово "международник"
выручало -- имеешь дело с буржуазией, нужна дымовая завеса, -- но Марлен
Михайлович отлично знал, что ниже этажом по его адресу молчат, а на
его собственном этаже кое-кто иногда с легкой улыбкой называет его
"теннисистом" и острит по поводу имени Марксизм-Ленинизм -- этот вкусовой
экстремизм конца двадцатых вызывает сейчас понятное недоверие у аппарата,
ибо попахивает левым уклоном в корнях, -- а выше этажом тоже молчат, но
несколько иначе, чем внизу, пожалуй, там молчат со знаком "плюс-минус", в
котором многообещающий крестик все-таки превалирует над уничтожающим тире.
Вот это-то верхнее молчание и ободряло Кузенкова держать свою марку, хотя
временами приходилось ему и показывать товарищам кое-какими внешними
признаками, что он "свой" -- ну, там, матюкаться в тесном кругу, ну,
демонстрировать страсть к рыбалке, сдержанное почтение к генералиссимусу, то
есть к нашей истории, интерес к "деревенской литературе", слегка
деформировать в южную сторону звуки "г" и "в" и, конечно же, посещать...
хм... гм... замнем для ясности, товарищи... ну, в общем, финскую баню. Тут
следует заметить, что Марлен Михайлович ни на йоту не кривил душой, он был
действительно своим в верховном учреждении, на все сто своим, а может быть,
и больше чем на сто. Так, во всяком случае, предполагали психологи этажом
выше, но им не дано было знать о некоторых "тайниках души" Марлена
Михайловича, о которых он и сам хотел бы не знать, но откуда иногда
выскакивали на поверхность, всегда неожиданно, тревожные пузыри, объясняемые
Роллинс Джеймс
Жюль Верн
Пехов Алексей
Каменистый Артем
Витковский Евгений
Никитин Юрий