ие от общеупотребительных в современном американском "gay - straight" (ср. неразработанность терминологии для теории метафоры).
* 9. Мимоходом, между прочим ([франц.]).
* 10. "Свершившийся факт" - юридический термин ([франц.]).
___
более конкретно, чем "жизнь поэта". Возможно, потому, что слова "жизнь" и
"поэт" практически синонимичны в своей положительной неопределенности. Тогда
как "смерть" - даже само слово - почти столь же определенна, сколь
собственное поэта произведение, то есть стихотворение, где основной признак
- последняя строчка. Вне зависимости от смысла произведение стремится к
концу, который придает ему форму и отрицает воскресение. За последней
строкой не следует ничего, кроме разве литературной критики. Таким образом,
читая поэта, мы соучаствуем в смерти его или его стихов. В случае
Мандельштама мы соучаствуем дважды.
создателя. Перефразируя философа, можно сказать, что сочинительство стихов
тоже есть упражнение в умирании. Но кроме чисто языковой необходимости
побуждает писать не беспокойство о тленной плоти, а потребность освободить
от чего-то свой мир, свою личную цивилизацию, свой несемантический
континуум. Искусство - это не лучшее, а альтернативное существование; не
попытка избежать реальности, но, наоборот, попытка оживить ее. Это дух,
ищущий плоть, но находящий слова. В случае Мандельштама ими оказались слова
русского языка.
развитой системой флексий. Это означает, что существительное запросто может
располагаться в конце предложения, и окончание этого существительного (или
прилагательного, или глагола) меняется в зависимости от рода, числа и
падежа. Все это снабжает любое данное высказывание стереоскопическим
качеством самого восприятия и часто обостряет и развивает последнее. Лучшей
иллюстрацией этого является разработка Мандельштамом одной из основных тем
его поэзии, темы времени.
явлению: например, писать по-английски о русском поэте. Применение этого
метода по-русски не намного облегчило бы, однако, подход к Мандельштаму.
Поэзия есть высшее достижение языка, и анализировать ее - лишь размывать
фокус. Это тем более справедливо в отношении Мандельштама, который
представляет собой крайне одинокую фигуру в контексте русской поэзии, именно
резкость его фокуса объясняет обособленность. Литературная критика имеет
смысл лишь на том же уровне и психологического, и языкового восприятия. Как
представляется теперь, Мандельштам обречен на критику "снизу" на обоих
языках.
любви или смерти. Поэзия есть, прежде всего, искусство ассоциаций, намеков,
языковых и метафорических параллелей. Существует огромная пропасть между
Homo sapiens и Homo scribens, ибо писателю понятие темы представляется
результатом взаимодействия методов и приемов, если представляется вообще.
Писание буквально бытийный процесс: оно использует мышление для своих целей,
поглощает идеи, темы и т. д., не наоборот. Именно язык диктует
стихотворение, и то, что в просторечии именуется Музой, или вдохновением,
есть на самом деле диктат языка. И лучше, следовательно, говорить не о теме
времени в поэзии Мандельштама, а о присутствии самого времени как реальности
и темы одновременно, хотя бы уже потому, что оно так или иначе гнездится в
стихотворении: в цезуре.
Гете, не восклицает: "Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!", но просто
пытается длить цезуру. Более того, он делает это не потому, что мгновение
прекрасно или недостаточно прекрасно; его интерес (и следовательно метод)
иной. Именно чувство перенасыщенного существования молодой Мандельштам
пытался выразить в своих первых двух сборниках, и он избрал описание
перегруженного времени своим материалом. Используя все фонетические и
аллюзивные возможности самих слов, стих Мандельштама этого периода передает
медленное, тягучее ощущение хода времени. Поскольку он достигает цели (что
случается с ним всегда), эффект таков, что читатель осознает: слова, даже их
звуки - гласные в особенности,- почти осязаемые сосуды времени.
ощупь, в неотвязной, как наваждение, попытке вернуть и переосмыслить
прошлое. Мандельштам в стихе редко оглядывается; он весь в настоящем, в том
мгновении, которое он заставляет длиться и медлить сверх естественного
предела. О прошлом, как личном, так и историческом, позаботилась сама
этимология слов. Но несмотря на непрустовскую трактовку времени, плотность
его стиха несколько сродни прозе великого француза. В каком-то смысле здесь
та же тотальная война, та же лобовая атака, но в этом случае атакуют
настоящее и иными средствами. Крайне важно отметить, например, что почти
всегда, когда Мандельштаму случается обращаться к теме времени, он прибегает
к довольно тяжело цезурированному стиху, который подражает гекзаметру
размером либо содержанием. Обычно это ямбический пентаметр, сбивающийся на
александрийский стих, и в стихотворении всегда присутствует парафраз или
прямая ссылка на одну из гомеровских поэм. Как правило, такого рода
стихотворение слагается где-нибудь у моря, поздним летом, что прямо или
косвенно порождает древнегреческий антураж. Так происходит отчасти из-за
традиционного отношения русской поэзии к Крыму и Черному морю как к
единственному доступному приближению мира Греции, для которого эти места -
Таврида и Понт Эвксинский - всегда были окраиной. Возьмите, например, такие
стихи: "Золотистого меда струя из бутылки текла...", "Бессонница. Гомер.
Тугие паруса..." и "Есть иволги в лесах, и гласных долгота...", с такими
строчками:
чисто техническим вопросом, но дело в том, что александрийский стих
ближайший родственник гекзаметра, хотя бы только с точки зрения
использования цезуры. Коль скоро речь зашла о родне, матерью всех муз была
Мнемозина, муза памяти, и стихотворение (небольшое или эпос, все равно)
должно быть выучено, чтобы сохраниться. Гекзаметр был замечательным
мнемоническим устройством, в частности, по причине своей тяжеловесности и
отличия от разговорной речи любого круга, включая Гомеров. Поэтому,
обращаясь к этому средству памяти внутри другого - то есть внутри
александрийского стиха,- Мандельштам наряду с тем, что создает почти
физическое ощущение тоннеля времени, создает эффект игры в игре, цезуры в
цезуре, паузы в паузе. Что есть, в конечном счете, форма времени, если не
его значение: если время не остановлено этим, оно по крайней мере
фокусируется.
главная цель при написании стихотворения. Он делает это походя,
придаточными, покуда пишет (часто о чем-нибудь другом); никогда не пишет,
чтобы заострить это. Его поэзия не является тематической. Русская поэзия в
целом не слишком тематическая. Ее основной метод - это хождение вокруг да
около, приближение к теме под разными углами. Четкая разработка темы, столь
характерная для английской поэзии, практикуется обычно в пределах строчки,
от случая к случаю, после чего поэт движется дальше, в направлении чего-то
другого; она редко наполняет стихотворение целиком. Темы и идеи, независимо
от их важности, подобно словам, всего лишь материал, и они всегда под рукой.
Язык имеет имена для всех них, и поэт есть тот, кто подчиняет себе язык.
Христианство. Краеугольные камни нашей культуры, они трактуются поэзией
Мандельштама приблизительно так, как само время обошлось бы с ними: как
единство - и в единстве. Провозгласить Мандельштама адептом какой бы то ни
было идеологии (и особенно последней) значит не только умалить его, но
исказить его историческую перспективу или, точнее, его исторический пейзаж.
Тематически поэзия Мандельштама повторяет развитие нашей цивилизации: она
течет к северу, причем параллельные струи в этом течении смешиваются с
самого начала. К двадцатым годам римские темы постепенно оттеснили греческие
и библейские мотивы в большой мере из-за возросшего осознания им
архетипической драмы "поэт против империи". Однако помимо чисто политических
сторон ситуации того времени позицию такого рода создала собственная оценка
Мандельштамом отношения его произведений к остальной современной литературе,
а также к моральному климату и к интеллектуальной озабоченности нации.
Именно нравственная и умственная деградация последней обусловливала такой
имперский масштаб. И все же тема только возникла, полностью не завладев им.
Даже в "TRISTIA", самом римском стихотворении, где автор очевидно цитирует
изгнанного Овидия, можно услышать определенную гесиодовскую патриархальную
ноту, подразумевающую, что ситуация в целом рассматривалась им отчасти через
призму Греции.
Суворов Виктор
Маккефри Энн
Володихин Дмитрий
Соломатина Татьяна
Роллинс Джеймс