Чтение 14–й страницы книги ~Синяя борода~

- О, как жаль. - И я назвал свое имя.

- Я так и думал, - говорит он. Но пригласить меня войти даже не
собирается.

Тут Грегори, спустившийся до середины винтовой лестницы, спросил, кто
пришел, и Фред Джонс - так звали авиатора - произнес с такой интонацией,
будто "ученик" - все равно что паразит:

- Это ваш ученик.

- Мой - _кто_? - переспросил Грегори.

- Ученик.

И тут Грегори выдал ответ на вопрос, над которым и я ломал голову:
зачем художнику ученик в наши дни, когда краски, кисти и все остальное уже
не изготовляются тут же, в мастерской.

- Ученик мне нужен примерно так же, как оруженосец или трубадур.
x x x

В произношении его не слышалось ни русского, ни армянского акцента, ни
даже американского. Говорил он как британский аристократ. А захоти он, мог
бы, стоя там на лестнице и глядя на Фреда Джонса - на меня он и не взглянул,
- заговорить как гангстер из фильма, или ковбой, или иммигрант-ирландец,
швед, итальянец, не знаю, кто еще. Никто не мог скопировать произношение
персонажа из спектакля, фильма или радиопьесы лучше, чем Дэн Грегори.
x x x

И все это было только началом тщательно продуманных издевательств над
беспомощным парнишкой. День клонился к вечеру, Грегори, так и не
поздоровавшись, вернулся наверх, а Фред Джонс повел меня в цокольный этаж в
столовую для слуг рядом с кухней, где мне подали холодный ужин из остатков.

Столовая была на самом-то деле очень приятная комната, обставленная
раннеамериканской антикварной мебелью, которую Грегори часто использовал в
своих иллюстрациях. Помню, там стоял длинный стол и угловой буфет, забитый
оловянной посудой, был там еще грубоватый камин, над которым на крюках,
вмурованных в дымоход, висело старинное ружье, я знал его по картине "День
Благодарения в плимутской колонии".

Меня посадили в конце стола, швырнули вилку с ножом, даже не положили
салфетки. До сих пор помню отсутствие салфетки. А на другом конце стола были
элегантно сервированы пять приборов: льняные салфетки, хрусталь, тонкий
фарфор, тщательно разложенное столовое серебро, а посередине канделябр.
Слуги собирались на небольшой званый обед, куда ученика не пригласили. Чтобы
не вздумал считать себя одним из них.

Никто из слуг со мной не заговорил. Как будто я уличный бродяга! Более
того, пока я ел, Фред Джонс стоял надо мной, как тюремный надзиратель.

Я ел, и было мне тоскливо как никогда, и тут появился китаец из
прачечной, Сэм By, с чистыми рубашками Грегори. Вот! В мозгу вспыхнуло: я
его знаю! И он меня должен знать! Только через несколько дней я понял,
почему мне показался знакомым Сэм By, хотя он, разумеется, понятия обо мне
не имел. Подобострастно улыбающегося, учтивого владельца прачечной Грегори
облачал в шелковый халат с шапочкой вроде ермолки и писал с него одного из
самых зловещих детективных персонажей, воплощение желтой опасности, матерого
преступника Фу Манчу!
x x x

Потом Сэм By работал поваром у Дэна Грегори, а в конце концов снова
вернулся в прачечную. И вот именно этому китайцу посылал я картины, которые
приобретал во время войны во Франции.

Необычные, трогательные отношения возникли у нас во время войны. По
чистой случайности я встретил его в Нью-Йорке перед отправкой за океан, и он
попросил мой адрес. Сказал: по радио передавали, что солдатам одиноко вдали
от родины, и сограждане должны им почаще писать. А я единственный солдат,
которого он хорошо знал, и он хотел бы мне писать.

Прибытие почты в нашем взводе по этой причине сопровождалось шутками.

- Что новенького в Чайна-Тауне? - спрашивали у меня. Или:

- Ничего нет на этой неделе от Сэма By? Уж не подсыпал ли кто яду в его
сычуанскую капусту? - И тому подобное.

После войны я взял у него свои картины и больше о нем не слышал. Может,
не так уж я ему и нравился. Просто он считал нужным во время войны проявлять
активность.
x x x

Вернемся к 1933 году:

После такого непристойного ужина я бы не удивился, если б меня
препроводили в каморку без окон, за печью, и сказали, что это моя спальня.
Но меня тремя пролетами вверх по лестнице провели в роскошное помещение,
подобного которому никто из Карабекянов в жизни не занимал, и приказали
ждать здесь, пока Грегори освободится и поговорит со мной - часов эдак через
шесть, ближе к полуночи, прикинул Фред Джонс. В этот вечер Грегори давал
обед в парадной столовой ниже этажом, как раз подо мной; среди гостей были
Эл Джолсон, комик У.С.Филдс, а также автор бесчисленных рассказов, которые
иллюстрировал Дэн Грегори, Бут Таркингтон. Ни с кем из них мне не судьба
была познакомиться, потому что больше они никогда не появятся в доме,
ожесточенно поспорив в тот вечер с Грегори о Бенито Муссолини.

О комнате, в которую привел меня Джонс: это была еще одна искусная
имитация Дэна Грегори, копия спальни жены Наполеона императрицы Жозефины, но
с подлинной французской антикварной мебелью. Грегори и Мерили спали в другой
комнате, а эта была для гостей. На шесть часов заключить меня здесь было
утонченным садизмом самой высшей пробы. Судите сами: Джонс мимоходом,
совершенно невозмутимо заметил, что на время ученичества комната будет моей
спальней, словно спать здесь совершенно естественно для кого угодно, кроме
человека такого низкого происхождения, как я. А я-то и дотронуться ни до
чего не смел. А чтобы мне и не вздумалось, Джонс специально предупредил:

- Пожалуйста, веди себя спокойно и ничего не трогай.

Похоже, они делают все, чтобы избавиться от меня.
x x x

Сейчас у теннисного корта я устроил Седеете и ее друзьям контрольный
экспресс-опрос: кто вам известен из следующих исторических персонажей -
У.С.Филдс, императрица Жозефина, Бут Таркингтон и Эл Джолсон.

Они знали только У.С.Филдса - старые фильмы с его участием показывают
по ТВ.

Я уже сказал, что так никогда и не познакомился с Филдсом, но в тот
вечер на цыпочках выбрался из своей золотой клетки на лестничную площадку,
посмотреть, как съезжаются знаменитые гости. И узнал резкий, скрипучий, как
пила - ни с чьим не спутаешь, - голос Филдса, когда он, знакомя Грегори со
своей дамой, сказал: "Радость моя, это Дэн Грегори, дитя любви сестры
Леонардо да Винчи и недомерка-индейца из племени арапахо".
x x x

Вчера за ужином я посетовал Шлезингеру и миссис Берман на то, что
современное молодое поколение ничего не хочет знать, норовит прожить с
минимумом информации:

- Они даже о вьетнамской войне понятия не имеют, об императрице
Жозефине и о том, кто такая Горгона.

Миссис Берман защищала молодежь. Прошло уже время интересоваться
вьетнамской войной, считала она, а влияние тщеславия и власть секса можно
изучать на примерах поинтереснее, чем история женщины, жившей в другой
стране сто семьдесят пять лет назад.

- Ну, а о Горгоне только и надо знать, - заявила она, - что ее не
существует.

Шлезингер, который все еще уверен, что миссис Берман почти невежда,
покровительственно пустился в назидания:

- философ Джордж Сантаяна говорил: "Те, кто неспособны помнить прошлое,
обречены его повторять".

- Да ну? - сказала миссис Берман. - Что же, тогда я сообщу кое-что
новенькое мистеру Сантаяна: мы обречены повторять прошлое в любом случае.
Такова жизнь. Кто не понял этого к десяти годам - непроходимый тупица.

- Сантаяна был знаменитым философом в Гарварде, - запротестовал
Шлезингер, сам гарвардец. А миссис Берман возразила:

- Мало у кого из подростков есть деньги учиться в Гарварде, чтобы им
забивали там голову ерундой.
x x x

На днях в "Нью-Йорк таймc" я случайно увидел фотографию секретера эпохи
Французской империи, который за три четверти миллиона долларов был продан с
аукциона кувейтцу, и почти не сомневаюсь, что секретер стоял тогда, в 1933
году, в гостевой Дэна Грегори.

Только две вещи в гостевой не соответствовали стилю эпохи Империи - две
картины Дэна Грегори. Одна, висевшая над камином, изображала тот момент в
"Робинзоне Крузо", когда потерпевший крушение герой увидел на берегу
человеческие следы и понял, что он - не единственный обитатель острова. А
картина над секретером запечатлела сцену, когда вооруженные дубинами Робин
Гуд и Маленький Джон, незнакомцы, ставшие потом лучшими друзьями,
встретились посередине бревна, перекинутого через поток, и ни один не желает
уступить дорогу другому. Подвыпивший Робин Гуд, понятное дело, взбешен.
11

Я заснул в гостевой прямо на полу. Конечно, и думать не посмел мять
постели или хоть к чему-нибудь прикоснуться. Мне снилось, что я снова в
поезде, а он постукивает, позвякивает: тук-тук, тики-тук, тук-тук, тики-тук,
динь-динь-динь. Динь-динь- динь - это, конечно, не от поезда, это сигналы на
переездах, где все должны уступать нам дорогу, не то места мокрого не
оставим! И поделом! Ведь они - ничто, а мы - все.

Толпы, которым приходилось нас пропускать, чтобы мы их не раздавили,
состояли из фермеров с семьями, с пожитками, кое-как сваленными на старых
грузовиках. Ураганы или банки отняли у них хозяйство столь же беспощадно,
как во времена их дедушек и бабушек конница Соединенных Штатов согнала с
этих же земель индейцев. Где они теперь, эти развеянные ветром фермеры?
Кормят рыб на дне Мексиканского залива?

Эти разоренные белые индейцы на железнодорожных переездах давно мне
знакомы. Много их проходило через Сан-Игнасио, спрашивая таких, как мы с