у стены беленькие уличные весы, приветливый старичок сидит возле них,
приглашает галантным жестом Чередниченко: проше пана на весы... Видно,
любопытно было ему поглядеть, сколько такой Тарас Бульба потянет? Встал
сначала Крутииорох, приятель Чередниченко, этот ничего, обыкновенно,
каких-то там девяносто с гаком; а когда ступил на рубчатую площадку весов
Чередниченко, так эти несчастные весы под ним - хрусть! - и... пшепрашам:
поломались, не выдержали... Это ли не конфуз! Зато с вавельским старичком
после этого крепко сошлись на короткую ногу, все сувениры ому отдали.
отпуск материн брат, дядя Инны, заслуженный моряк с парусника, старый
товарищ Чередниченко - Андрон Ягнич. Иной раз девчата из училища спросят
подругу в недоумении: как это получается, что и ты по фамилии Ягнич, и
отец твой, и мать, брат матери - все Ягничи. Потому, отвечала Инна, что и
у отца, и у матери моей еще до их супружества фамилии были одинаковые.
говорится, ягничевских племен, которые разве что где-то в седой древности
имели общего пращура, какого-нибудь праЯгнича. В настоящее время Ягыичей у
них тут пол-Кураевки, на обелиске длинным столбцом до самого постамента
выстроились Ягничи, как когда-то стояли в боевом строю... В День Победы
вдовы и матери подойдут к обелиску и сами уж различают, где чей.
приезжает, Инна уж наверняка знает, что Чередниченко не пройдет мимо их
двора, заглянет непременно. И тогда допоздна будет гудеть под грушей
Чередниченкова октава, сопровождаемая могучими взрывами: "Хаха-ха!"
Притаившись где-то поблизости, девушка наслушается разных историй -
веселых и полувеселых, а когда и вовсе невеселых. Нельзя не подивиться с
душевным волнением тому, как живуча дружба этих пожилых людей, как после
длительных разлук вновь и вновь соединяет она их под кураевскими звездами.
Впрочем, как бы ни прислушивалась Инна к их говору, по ни единого разу ни
от того, ни от другого тю услышала каких-то признаний, клятвы в верности
друг другу. Ничего подобного вы не услышите от них даже и тогда, когда
давние приятели пропустят по чарко. Зачем ири.-шапия? Их дружба столь
прочна и проворена в надежности, что вовсе не нуждается ни в каких сладких
словесных подпорках. Не удивляйтесь, коль вместо ириятственных излияний до
вашего уха долетят скорее всего едкие замечания и насмешки относительно,
скажем, Ягничевых парусов, которые без восточных ветров висят безжизненно,
как тряпье ненужное, ждут этих самых попутных ветров как манны небесной, а
для Чередниченко, для Кураевки, ветры - :)то просто проклятие, в
особенности же восточные суховеи сидят у головы колхоза в печенках, потому
как все вокруг выжигают и опустошают!..
сцены, и не с тех ли пор сохранилась в нем склонность к разного рода
штукарствам? Любит он, например, изображать себя в полном подчинении у
жены, выставлять свою особу несчастной жертвой брачного неравенства,
домашней, семейной диктатуры, этакого новейшего матриархата, где за тобой,
якобы вечно запуганным, только и гоняется скалка. Но какая там "скалка" у
Варвары Филипповны, когда ей это просто противопоказано: людская
заботница, добрая душа, незлобивое, тихое и до сих пор еще влюбленное в
своего Чередниченко создание, к чьим мыслям и деликатным советам в
самом-таки деле внимательно прислушивается этот кураевский Зевс... Инне
просто смешно слышать: "подбашмачная жертва бесправия", вечно под пятой у
жены! Почему-то ему нравится именно эта мнимая, избранная им самим роль,
почему-то именно так хочется Чередниченко выставить.себя на миру.
вагончику медпункта. Шагает твердо, на массивном раскрасневшемся лице
суровость, возможно, даже сдержанный гнев.
она уже год тут дежурит, хотя после приезда девушка видит его впервые.
медленно, с достоинством).
покажет... Возможно, обойдется без госпитализации.
жатвах, знают... Тут, брат, не зевай, смотри в оба!
только теперь догадался заметить.
всегда была для него лишь Инка или Цыганочка, и все.- Садись,- кивнул
Чередниченко и сам сел на приступке первым, ей негде уже и примоститься.
обременяет...
покроя, индивидуального пошива, китель из серой, легкой и, наверное,
нежаркой парусины, такие же парусиновые штаны; на ногах сандалии, на
голове жесткий, пропыленный, какой-то комиссарский картуз, надвинутый
сейчас на самый лоб.
глубину тока, резко освещенного откуда-то словно прожектором.- Вот это
все, что нам после суховеев осталось. Попали под жесточайший "запал"!
отовсюду это недоброе слово: "запал".
всюду только и слышно - засуха да "запал".
вместо приветливого слова или расспросов о выпускных все об этом: "Видели
суховеи да суховетрицы, но чтобы такое!.. В руках почти уж держали по
сорок цент неров, а за три дня, видишь, что с зерном стряслось? Слезы
горючие - не зерно!" - И отец показывал ей на ладони пшеницу свежего
обмолота, красноватую, кажется, еще горячую, по зернышки крохотные, не
ядреные, сплющенные, совсем не такие, как в урожайный год.
ждали богатства! - В голосе Чередниченко слышится глубокая боль.- И
посеяли хорошо, и зима была как по заказу, с дождями да снегом, да и с
самолета еще подкармливали все эти поля... Думалось: будет, будет урожай,
хлеб горами будет выситься на токах! Все, говорю, было как по заказу.
Майские дожди выпали, колос выбросился, да еще какой колос! Стоит, как на
гербе, красавец, наливается. Праздник на душе у хлебороба. Это, думалось,
за все наши труды, за наши радения... Хотя, конечно же, знаем своего
врага, знаем, как он коварен: дует, проклятый, не тогда, когда колосок еще
за пазухой у матери сидит.- Инна, смутившись, непроизвольно глянула на
бугорки своей груди.- Дует, чтобы застать ниву в полном наливе...
взвесили, данные в центр сообщили, возьмем, мол, по сорок центнеров с
гектара - и точка!.. Сколько раз учили нас эти вражины-суховетрицы, пора
бы уж быть поосторожней с подсчетами, но на этот раз, веришь, ни малейшего
сомнения не было. Поля стояли перед нами, разливались, как море, "аврора"
наша была уже в силе, в такой красе - колос к колосу, ничто ей теперь
вроде бы не страшно. Но не говори, хлопче, гоп... Как прорвалось, как
дохнуло на нас, ну как, скажи, из раскаленной духовки или там из турбин
реактивного самолета!.. Творилось что-то неописуемое. Ад!
Лесополосы, видела, какие стоят? За сутки пожелтели, полыхнуло по ним,
будто из огнемета! Колос, однако, держался героически. Возможно, и
выдержал бы, потому что налив был совсем полный и в почве влаги
достаточно. Но что поделаешь с этим огненным драконом - палит так, что,
понимаешь, Инна, от корня влага не успевает по стеблю дойти до колоска и
напоить его, умирающего от жажды. Силы оказались неравными. Так, скажи, не
удар ли это, не драма? Плакал наш рекордный урожай. Вот что теперь вместо
него,- тяжко вздохнув, Чередниченко указал на жиденькие, с его точки
зрения, вороха, на току.
а местами и больше. Раньше, когда на семи центнерах ехали, такой урожаи
считался бы небывалым... Но то раньше, а но теперешним временам это для
нас не урожай. Инка, это несчастье, поражение.-- Голос его налился гневом:
- Пет, не могу с этим смириться!
вступай в свои права полностью, действуй!
районе ей необходимо побывать лично, такие, мол, вещи заочно не делаются...
грабитель-суховей, это невиданных размеров бедствие. "Драма степей", это
он точно сказала-- подумала про себя Инна, вздохнув.
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Конюшевский Владислав
Прозоров Александр
Афанасьев Роман