Чтение 14–й страницы книги ~Виза в позавчера~

Появилась старуха Корабелова, погладила сына по спине.

-- Мягок ты больно, вот и скуповата... Да ничего, не горячись! Женщина
тоже может иметь свое право...

Олегу разговоры эти были скучны. Он отправился во двор и в сенях
столкнулся с главбухом Корабеловым.

-- Не мечись, не мечись, мальчик, под ногами,-- сказал тот без всякой
сердитости.

Зря Олег его всегда боялся.

Во дворе у сарая был турник. Олег стал подтягиваться, раскачался,
сорвался и больно шлепнулся на лед.

Хлопнула калитка. Во дворе появился солдат, робко огляделся и, поправив
пряжку от ремня, туго стягивавшего шинель, спросил Олега:

-- Браток! Мне сторожиха в тресте дом указала. Тут Марина проживает?

На крыльце заскрипели доски. Полусонный гость вывалился из дверей,
ухватился за перила, справил надобность и ушел. Солдат поправил вещмешок с
привязанной к нему каской и повторил:

-- Чего молчишь? Марину знаешь?

Олег застыл, сидя на льду и соображая, как быть. Он ничего не ответил,
бросился в дом, пролез сквозь людей на кухню и потянул мать за фартук. Та
сразу поняла.

-- Вытирай пока рюмки, доченька. Я сейчас...

Мать накинула на плечи платок. Но тут в кухню вошла Марина. Под глазами
у нее посинело, веснушки поблекли. Бросилась она к матери, приникла к щеке.

-- Не уходи, только не уходи!-- зарыдала Марина.-- Одна я тут, чужая
им!

-- Ну... Ну...-- погладила ее мать по голове.-- Успокойся. Да и дело
сделано. Куда ж назад? Ничего, стерпится. Левушка -- человек нетрудный.

-- Не понимаю я его, совсем не понимаю!

-- Поймешь! Не сразу, однако, поймешь. Никуда теперь не денешься...

Олег тянет мать за фартук. Отстранила она Марину.

-- Подожди-ка,-- говорит,-- я сыну помогу.

И следом за Олегом прямым ходом к воротам.

Солдат сидел на корточках, подперев спиной столб, смотрел на мертвую
собаку. Мать оглянулась, не видит ли кто, и тихо спросила:

-- Гриша?

Он кивнул.

-- Пойдемте со мной!

-- Маринка разве не здесь?

-- Да пойдемте же, говорю, быстрей пойдемте отсюда!

Разговор у матери с Григорием был короткий. Гриша поселился у Немцев на
полу возле печки.

Дети с ним пилили дрова, ходили в лес, сбивали смолистые шишки и
собирали в мешки, катались на трамвае от круга до круга. Оживился Григорий
только раз, когда в морозный день привязал к сапогам коньки, взятые у
соседа, и пробежался по замерзшему пруду.

Вечером, накануне Гришиного отъезда, мать неправдами достала на
мясокомбинате костей, сварила бульон и все подливала и подливала Грише. Днем
отпросилась она у главбуха и побежала домой, чтобы успеть Гришу проводить.
Его не было: он отправился в комендатуру перед отъездом отметиться. А дома
что-то произошло, мать сразу догадалась.

Люська ходила по комнате надутая. Олег лежал на кровати и плакал.

-- Что у вас здесь получилось ?

Оба молчали.

Мать села к Олегу на кровать.

-- Что с тобой, сынок? Чего ты?

-- Может, и ты нас разлюбишь и бросишь?-- кричит.-- Тогда давай
быстрей!

-- С чего ты взял?

-- С того, что я все понял!

-- Чего понял?-- переспросила мать.-- Да у меня никого на свете нет
дороже вас!

-- Понял все! Сперва любят, а после обманывают!

-- Глупый!-- хохотнула Люська.-- Разницы не понимаешь: то дети, а это
мужчины с женщинами. У них вечно сначала с одним, потом с другим!

-- С другим!.. На Григория, значит, плевать?!

-- Дурак ты!-- сказала Люська.

-- Может, я и дурак, а Марина ваша -- предатель!..

Долго Олег всхлипывал. Плакал он не от своей обиды, от Гришиной. Мать
не смогла его успокоить, только пристыдила:

-- Сейчас Григорий придет, а ты зареванный весь. Тоже мне мужчина!

Но, видно, был у них до этого разговор с Григорием. Потому что вернулся
тот из комендатуры, молча вещички сложил и говорит:

-- Спасибо вам за все. Не ходите меня провожать, не надо.

-- Обязательно пойдем, Гриша!-- возразила мать.-- Я с работы специально
для этого отпросилась.

Приехали они на трамвае на вокзал. Все дни Григорий держался, а тут,
перед концом, пал духом, шел и повторял:

-- Как же это, а? Как же?

-- Вот так уж, Гришенька, так устроена жизнь. Насилу мил не будешь...

Механически мать твердила дешевые слова, но, наверно, нужные, как все
утешения.

-- Выходит, я виноват. Но в чем же?

-- Марине тоже не сладко,-- сказала мать.-- Женщины требуют от
начальницы, чтобы уволили ее из треста. Не хотят с ней работать. Любовь --
такая вещь...

Хотя -- какая именно вещь любовь, мать и сама понимала все меньше. Да и
позже соловьи для нее не запели. Старухой стала, жизнь в одиночестве прожила
и одна трех внуков вынянчила.

Постояли Немцы с Григорием у вагона. Состав шевельнулся, заскрипели
сцепки. Гриша обнял Олега, потом Люську. Мать обнять застеснялся, сказал:

-- Передайте ей: Гришка, мол, желает тебе счастья.

-- Обязательно передам,-- кивнула мать.

Он забрался в теплушку, уселся на пороге и махал рукой. Мать, Олег и
Люська, убыстряя шаги, двигались по платформе, стараясь не отстать от
вагона. Вдруг Григорий отвязал от мешка каску и бросил Олегу.

-- Держи!

Каска забренчала, крутясь по камням, пока Олег не схватил ее.

-- Зачем ему?-- встревожилась мать.-- С вас же спросят!

-- Война спишет!-- крикнул Григорий.

-- Гриш, ты в другой раз сперва женись, а после люби, ладно?-- подал
голос Олег.

-- Ладно!-- улыбнулся Григорий.

Поезд загудел и пошел быстрей.

Мать остановилась на платформе, обняла Люську, которая почему-то
разрыдалась. Олег, размахивая каской, бежал за поездом до самой водокачки.

Обещание свое мать не выполнила, Марине ничего не сказала. После
проводов Немцы стали ждать Гришины письма к себе. Фото его, которое Марина
отдала матери, Люська поставила на подоконник, рядом с фотографией отца.

Немцы очень ждали писем. Но Григорий не написал.

¶ПРЕСТУПЛЕНИЕ БИЛЕТЕРШИ§

Люська Немец легко, чуть ли не вприпрыжку, выбегала к доске, и до нее
долетали смешки, хотя она еще ни слова не сказала. Может, из-за отсутствия
витаминов она не росла и смирилась с тем, что никогда не вырастет. И
все-таки она еще повзрослела.

Каждый день, когда дома никого не было, Люська кокетничала сама с собой
перед маленьким зеркалом, причесывалась по-новому, потому что вчерашняя
прическа ей не нравилась. Она сама себе перешила из материной черную юбку с
разрезом и пуговицами; девчонки шептались, будто юбка слишком облегает бедра
и вообще с таким высоким разрезом носить позорно.

-- Уроки не делаешь. Чем же ты вообще занимаешься?-- с подозрительной
интонацией спрашивала классная руководительница.-- Целыми неделями в школе
тебя нет!

-- Подумаешь, работать пойду...

-- Она еще хамит!-- взрывалась учительница, мгновенно переходя на
крик.-- Ну, это уже слишком. Девочка-лодырница... Да как же такое можно
допустить во время войны!

Говорила она, как снаряды взрывались: бум, бум, бум... Видимо, не
случайно у ширококостной классной была кличка Бомба.

Может, просто пришла весна, думала Люськина мать. Хотя и военная, а все
же весна! Та самая, про которую столько написано и столько объяснено, что и
слово-то произносить вроде бы неловко.

Так или иначе, но в конце третьей четверти, перед самыми каникулами,
скoпилось у Люськи пять двоек. Мать вызывали в школу раза три, но это не
помогло. Завуч позвонила в соседнее ремесленное училище:

-- Нельзя ли пристроить восьмиклассницу, очень хорошую, только учится
плохо?

В ремесленном набора не было. Оставалось просто исключить Люську Немец
в назидание другим.

Люська не сказала матери, что ее исключили из школы. Каникулы шли
замечательно, чего же травить материну душу?

Утром, найдя красивую картинку в довоенном журнале, Люська
причесывалась под нее и танцевала перед зеркалом непонятный танец,
заменяющий ей гимнастику. Нарочно громко топая каблучками, чтобы потревожить
соседей, она спускалась с крыльца и бежала в кино.

Купив самый дешевый билет, Люська садилась в дорогой восьмой ряд. Если
прогоняли, не смущалась и пересаживалась. Бывало, глядела она одну картину
несколько дней подряд.

Посреди дня забегала она домой чего-нибудь поесть. С братом вдвоем они