себя, она решилась - и прошептала:
вышел.
вас...
заметив, что в глазах Максима дрожат слезы обиды, сразу почувствовала
облегчение: это была жизнь, это была нормальная реакция; любое оскорбление
было для него сейчас лучше, чем этот бесконечный ужас перед смертью, который
она видела в его глазах и от которого у нее самой темнело в сознании. Любое
надругательство было для него сейчас как освобождение.
сжавшийся, он не то шел к ней, не то пошатывался из стороны в сторону. И,
наконец, оказался около нее.
том, что он, пьяный, дрался с умирающим.
сердце.
почти не воспринимала эти слова, настолько они показались ей призрачными,
хотя и напоенными страданием. Слова отделялись от него и повисали в воздухе
- страшные, но бесплотные. Но вдруг она ощутила его присутствие, это был
крик, рвущийся из мрака:
руками.
заплакала от невозможности всего этого.
Чтобы меня раздавил поезд... И я успею там нарисовать свой последний
рисунок. О тебе... Я пойду в метро... - и он дернулся.
он и взаправду может что-то сделать с собой в метро - там, где эти
грохочущие, беспощадные поезда, выскакивающие из тьмы. Даже ее иногда
подсознательно тянуло броситься с платформы в пропасть.
Анатолий Демин, тут его мастерская, и он один из немногих, кто предан Глебу
по-настоящему, на него всегда можно положиться.
направлению к мастерской.
помогал ей двигаться.
никого нет... И будет луна... Одна большая желтая луна на необъятном небе...
А земли не будет... И с этим он сравнивал свою любовь.
странного. Он весь стал болью, даже физически от него исходила боль. И она
подумала: с этим надо как-то кончать, в ту или иную сторону. Она не ожидала
такой нечеловеческой боли. Она считала, что ему достаточно быть с ней в
качестве поклонника, он сам это говорил раньше...
беспокойся. Где это он опять так надрался?!
приползла шестилетняя дочка, возвращенная от бабушки, и обняла ее.
вдруг исчезла из ума Кати, и в душе опять возник Максим и его отчаяние.
понимающего священника... Что с ним... В какое время мы живем?! Почему мы
оставлены?!!...
бессмертного начала в нас порождает эту идею вечного... инстинкт бессмертия.
Как всякий инстинкт, он отвечает чему-то реальному... О чем я думаю?!...
Господи, ведь впереди и мрак и свет!" Среди ночи она несколько раз
просыпалась, что-то бормоча и вся в поту. Один раз ее разбудила дочка.
"Мама, - сказала она, - мне не спится... Я это я... я это я..." Катя крепко
поцеловала ее...
и она увидела ее в своем сне. То был роман, и светились золотые буквы
заглавия. И чей-то голос свыше, но из той же тьмы произнес: "Перед тобой -
последняя великая книга человеческого рода. Она будет написана перед концом
мира".
Смолин. И сам он был великолепен: лет около сорока, уже с лысиной, в очках,
худой, тонкий, даже изгибающийся, он поражал прежде всего своим лицом, если
в него вглядеться.
суперинтеллектуальный лоб; в глубине же прятались острые пронзительные
глазки, которые нередко светились непонятно-загадочным огнем. Блеск глаз был
холодным и в то же время романтическим, зато ум внутри был настолько
парадоксальным и неожиданным, что от этого-то ума у Смолина и происходили
все приключения.
с людьми в огненную поэму самоуничтожения, в экзистенциальный роман, в вид
наркомании.
люди пьянели и уходили от земли. И вместе с тем от этих встреч плакали,
бросались на Лариона с намерением задушить его, сами порывались вешаться.
Это было потому, что он своим своеобычным умом как скальпелем проникал в
самое подполье вашего сознания, в самые тайники человека, и беспощадно
обнажал их. И всегда показывал их вам с неожиданной, часто
болезненно-нелепой стороны, так, что страдало ваше самолюбие, самоценность и
все устои. Вы рушились в собственных глазах. Ваш прежний, знакомый вам образ
распадался, как карточный домик, и вместо этого вы часто видели нечто
убогое, жалкое, больное и сумасшедшее. Это и было - по Смолину - ваше
скрытое, внутреннее истинное существо, которое Ларион раскрывал.
изображая это ваше внутреннее истинное "я" в его интонациях, в его
патологии, комплексах, бреде - и все это в сценках, в анекдотах, в ситуациях
каких-нибудь, которые он мастерски и очень остро описывал.
истерической романтикой, внутренней мистерией. Скрытый романтизм исходил от
непередаваемой конструкции его фраз, от их "логического алогизма", от
фонтана потайных мыслей, поэзии и полета внутрь. Мир становился невесомым; у
собеседников кружилась голова, особенно когда Ларион бывал в ударе. Поэтому,
кляня, к нему тянулись, как зачарованные, и некоторые даже любили его.
ваше реальное жалкое "я", открытое им, он считал порождением ваших скрытых
комплексов, результатом "искусственного безумия". Главное же состояло в том,
чтобы вывести вас теперь на широкую дорогу подлинного и здорового безумия.
Ведь первооснова мироощущения Лариона заключалась в том, что он считал всех
людей сумасшедшими. Именно всех. Они (люди) сумасшедшие по своей природе,
сумасшедшими рождаются и сумасшедшими умирают. Но в большинстве случаев они
просто не знают об этом, пряча свое безумие глубоко внутрь себя, и создают
свой ложный образ, носят маску - и на службе и в быту, и для друзей, и даже
для себя. Этот образ люди и называют своим нормальным "я", а на самом деле
он по ту сторону всякой нормальности и ненормальности: его просто нет, он -
иллюзия, маска, чтобы выжить. И миссия Лариона Смолина на земле состоит в
том, чтобы сорвать эту маску, вскрыть то самое истинное "я", которое
является сумасшедшим внутренним существом; ужаснуть или пугнуть им
"пациента" или друга - а потом вывестина вольную дорогу подлинного,
здорового и свободного безумия. Ибо ничего, кроме безумия, у человека нет и
быть не может: он обречен на сумасшествие. Но безумие безумию рознь, считал
Смолин. То безумие, открытое им в человеке в виде его "истинного "я" - было
искусственно в том смысле, что оно было болезненным отражением субъективных
страхов, комплексов и падений данного человека. Задача заключалась в том,
чтобы уничтожить это субъективное, гнилое и паразитическое безумие и обрести
космологическое, тотальное и полноценное сумасшествие.