Ольга Матвеевна начинает гладить руками Катино лицо, волосы, шею, руки у
неT тTплые и ласковые. Она поворачивает лицо девочки вверх, целует его,
проводит языком по губам, носу, щеке и закрытым глазам Кати, которая
удивляется, что от Ольги Матвеевны совсем не пахнет спиртом. Потом руки
Ольги Матвеевны отпускают Катю, она слышит, как тихо выдыхает отпускающий
натяжение лифчик, и потом его плотная шTлковая ткань оказывается на Катиной
шее, и сильно затягивается назад. Катя не успевает даже понять, что
происходит, когда в глазах еT темнеет и ей становится нечем дышать. Она
беспомощно ищет руками душащую ткань, хватая вместо неT свою собственную
одежду, пытается попросить пощады, но в горле еT уже практически нет
воздуха, она только тихонько сипит, широко открывает глаза и тупо смотрит
на Ольгу Матвеевну, которая улыбается ей нежной, таинственной улыбкой, лишь
поверхностно затрагивающей губы. Катя плохо видит Ольгу Матвеевну в
опускающейся темноте, тело еT начинает дTргаться само собой, стукая ножками
стула, но Ольга Матвеевна держит стул своей тяжестью, медленно затягивая
лифчик одной рукой и прижимая голову девочки к своей голой груди. Черты
лица Ольги Матвеевны видятся Кате нечеловеческими и ужасными, хотя
совершенно не изменились, всT так же мягко очерчены и просты, как раньше.
Катя ударяется коленями в стол и, резко повернувшись телом, пытается слезть
со страшного стула, превратившегося в станок смерти, но сила Ольги
Матвеевны тянет еT обратно, а снова вырываться у Кати не хватает уже воли,
она теряет себя и только чувствует, как еT сапоги сами стучат в пол, и
видит перед собой Бога, огромного мохнатого пегого слона с забрызганным
кровью рылом, и из рыла выходят два укороченных, мохнатых хобота. Катя что
есть силы раскрывает рот, но воздуха нет, словно Бог высосал его весь
дырками своих хоботов.
жадно, поспешно, пока Бог не решил снова забрать воздух себе. Слон ревTт,
глухо и тяжело, Катя трогает руками свою шею, на ней ничего нет, только
болящие следы, оставленные пальцами смерти.
придTшь в девять сорок. И если кому-нибудь хоть слово скажешь о нашем
разговоре, отправишься к крысам. Ясно?
что боится идти вечером к Ольге Матвеевне, потому что боится, что пальцы
смерти на этот раз могут не разжаться. В девять тридцать вечера Катя
бесчувственными руками вытаскивает к колонке ведро, которое нужно наполнить
водой для мытья полов. Пока вода со звоном бьTт по алюминию, Катя кутается
в казTнный ватничек, мечтая провалиться куда-нибудь под землю и замереть
там, так надолго, чтобы все про неT забыли. Воде всT равно, еT не станут
мучить и душить, и песку всT равно, и другим девочкам тоже, вот они
выстроились в очередь к сортиру, кто курит, кто смеTтся, кто просто смотрит
перед собой, и это глядение, раньше казавшееся Кате таким скучным, теперь
желанно ей, вот так бы стояла хоть всю ночь и глядела, только бы не быть
собой. За обедом она встретилась глазами с Зиной, взгляд у Зины был
холодный и мутно подрагивающий, как вода. Возвратившись вчера ночью в
барак, Катя сказала Зине, что у неT сильно болит живот от куска барской
ветчины, полученной за чтение стихов, но Зина не поверила, трогала ей живот
рукой и нюхала Кате зачем-то лицо, хотя потом всT же ушла к себе, и Катя
слышала в тишине барака, как она сильно, с козьей монотонностью возилась
под одеялом, делала то, что нельзя.
останавливаясь ни на миг, стиснув зубы, смахивая пряди волос с глаз, она
неловко вскарабкивается по ступеньками крыльца, часть воды выплTскивается
на пол, но Катя, совершенно отупевшая от своего страха, не обращает на это
внимания, проносится по коридору к швабре, наматывает на неT тряпку
непослушными пальцами и стукает в закрытую дверь, из-под которой
пробивается узенькая полоска света.
только сначала, тут песка много, Макарыч нанTс. ВсT старик по барханам
шляется, зверей своих ловит. Знаешь, кто он такой? Чего молчишь с веником?
Обиделась на меня, что я тебя вчера душила? Обиделась?
мети, мети. А Макарыч - вонючая старая сволочь. Ты запомни это. Никогда не
связывайся с такими, как он. Пойди сюда. Ну пойди же.
стула, и прижимает к себе, целует в лицо.
поцелуями. - Я тебя так люблю, ты не бойся, я не буду тебя больше лифчиком
душить. И если ты будешь слушаться, я тебе буду давать мясо, и картошку, и
помидоры, и даже... грушу. Ты любишь груши?
куклы?
будешь моей куклой, если ты будешь... Ты помнишь о крысах?
мой зайчик... ты не пойдTшь, - Ольга Матвеевна шепчет и целует Катю,
которая не смеет отвернуться от еT горячих губ. - Ну иди, подметай, иди, -
Ольга Матвеевна прижимается ртом к Катиной щеке и говорит с дыханием через
полусжатый рот. - Когда всT сделаешь, придTшь сюда.
неT опухли от воды и жгучего ноябрьского ветра, который набрасывается на
неT каждый раз, как она выносит сливать ведро. Она так устала, что ей даже
не хочется есть, как обычно вечерами, когда живот уже тоже понимает, что
ему больше ничего не дадут. ОсвещTнный только дверными щелями коридор
подплывает у неT в глазах, а пол кажется косым и непригодным для хождения.
Поставив швабру в маленькой каморке, забитой всяким хламом, Катя трогает
рукой похороненный здесь старый сломанный шкафчик из тTмного с краснотой
дерева, его железные ручки сделаны в виде каких-то ящериц, и именно из-за
них Катю посещает новое, странное чувство, будто кроме того бездонного,
тоскливого мира, в котором она живTт, есть ещT другой, где встречаются
такие шкафчики с ручками в виде ящериц, шумят полнолистные сады, возникают
розы на кустах и пунцовые бабочки садятся на стены солнечных комнат,
открывая и раскрывая крылья в волшебной тишине. И Катя точно знает - там, в
этом прекрасном мире, нет людей, только похожие на них существа, лица
которых меняются, как речная вода, и которые лишь снятся друг другу, и
потому не могут причинить настоящее горе и настоящую боль.
ногу. Она велит Кате снова стать на колени и читать с листика, пока Катя
читает, Ольга Матвеевна качает ногой в такт еT словам.
вчера видела Бога. Какой он?
что Бог - это я. Помнишь?
Матвеевне.
она стоит перед Ольгой Матвеевной совсем голая. Ольга Матвеевна встаTт и
берTт девочку за плечи.
застлана кровать.
руками в грудь.
Ольгой Матвеевной грудь и ноги. Уткнувшись в подушку, Катя трогает
невидимые в темноте синяки и тихо плачет. Раньше плакать она не могла, у
Ольги Матвеевны она старалась сдержать слTзы изо всех сил, потому что
заметила: как только они появляются на глазах, Ольга Матвеевна тут же
начинает ещT сильнее наваливаться на неT и щипать. Щипает она не так, как
Зина, а сильно, с птичьей жестокостью, сожмTт зубы свои, оскалится, схватит