колбасных. Кустарничаете. Вам только телят резать. Я хочу
быть машиной. С тобой хочу посоветоваться. Xочу стать гордым
от работы, гордым потому что работаю. Чтоб быть равнодушным,
понимаешь ли ко всему, что не работа! Зависть взяла к машине -
вот оно что! Чем я хуже ее? Мы же ее выдумали, создали а она
оказалась куда свирепее нас. Даешь ей ход - пошла!
Проработает так, что ни цифирки лишней. Хочу и я быть таким.
Понимаешь ли, Андрей Петрович, чтоб ни цифирки лишней. Как
хочется с тобой поговорить!
Подражаю тебе во всем, Чавкаю даже, как ты, в подражание.
Сколько раз думаю о том, что вот-де как повезло мне! Поднял
ты меня, Андрей Петрович! Не все комсомольцы так живут. А я
живу при тебе, при мудрейшей, удивительной личности. каждый
дорого даст за такую жизнь. Я ведь знаю многие мне завидуют.
Спасибо тебе, Андрей Петрович! Ты не смейся - в любви, мол,
объясняюсь. Машина, скажешь, а в любви объясняется. Верно?
Нет, правду говорю: буду машиной.
Как дела? "Четвертак" строится? Не обвалилось ничего? Как с
"Теплом и силой"? Уладил? А Кампфер?
А дома что? Значит, на диванчике-то на моем неизвестный
гражданин спит? Вшей напустит. Помнишь, как притащили меня с
футбола? До сих пор отзывается. Помнишь, привезли меня? А ты
испугался, Андрей Петрович? Правда ведь испугался? Ты ж у
меня слюнтяй! Я лежал на диване; нога тяжелая, как рельса.
Сам на тебя смотрю,- ты за столом, за колпаком зеленым, пишешь.
Смотрю на тебя,- вдруг и ты на меня; я сразу закрываю глаза,-
как с мамой!
О футболе кстати. Буду играть против немцев в московской
сборной. И, может быть, если не Шухов,- в сборной СССР.
Красота!
Что Валька! Конечно, поженимся! Через четыре года. Ты
смеешься, говоришь - не выдержим. А я вот заявляю тебе: через
четыре года. Да. Я буду Эдисоном нового века. Первый раз мы
поцелуемся с ней, когда откроется твой "Четвертак". Да. Ты не
веришь? У нас с ней союз. Ты ничего не знаешь. В день
открытия "Четвертака" мы на трибуне под музыку поцелуемся.
Ты не забывай меня, Андрей Петрович. А вдруг я приеду и
окажется такое: твой Кавалеров - первый тебе друг, обо мне
забыто, он тебе заменил меня. Гимнастику с тобой вместе
делает, на постройку ездит. Мало ли что? А может, он парень
оказался замечательный, гораздо приятней, чем я,- может, ты с
ним подружился, и я, Эдисон нового века, должен буду убраться к
чертовой матери? Может, сидишь ты с ним, да с Иваном
Петровичем, да с Валькой и смеетесь надо мной? А Кавалеров
твой на Вальке женился? Скажи правду. Тогда я убью тебя,
Андрей Петрович. Честное слово. За измену нашим разговорам,
планам. Понял?
Ну, расписался, занятому человеку мешаю. Чтобы цифры лишней
не было,- а самого-то разнесло. Это потому, что в разлуке,-
правда? Ну, до свидания, дорогой и многоуважаемый, до
свидания, скоро увидимся".
Огромное облако с очертаниями Южной Америки стояло над
городом. Оно блистало, но тень от него была грозной. Тень
астрономически медленно надвигалась на бабичевскую улицу.
Все, которые вступили уже в устье той улицы и шли против
течения, видели движения тени, у них темнело в глазах, она
отнимала у них почву из-под ног. Они шли как бы по
вращающемуся шару.
Я пробивался вместе с ними.
Висел балкон. На перилах - куртка. Уже не звонили в церкви.
Я заменил зевак на углу. Юноша появился на балконе. Его
удивила наступившая пасмурность. Он поднял голову, выглянул,
перевалившись через перила.
Лестница, дверь. Стучу. От боя сердца дергается лацкан. Я
пришел драться.
себя. И первое, что я вижу,- Андрей Бабичев. Андрей Бабичев
стоит посредине комнаты, расставив ноги, под которыми должна
пройти армия лилипутов. Руки его засунуты в карманы брюк.
Пиджак расстегнут и отобран назад. Полы по обеим сторонам
позади, оттого что руки в карманах, образуют фестоны. Поза его
говорит:
"Нну-с?"
Я вижу только его. Володю Макарова я только слышу.
Я шагаю на Бабичева. Идет дождь.
Сейчас я упаду перед ним на колени.
"Не прогоняйте меня! Андрей Петрович, не прогоняйте меня! Я
понял все. Верьте мне, как верите Володе! Верьте мне: я тоже
молодой, я тоже буду Эдисоном нового века, я тоже буду молиться
на вас! Как я мог прозевать, как мог я остаться слепым, не
сделать всего, чтобы вы полюбили меня! Простите меня, пустите,
дайте сроку мне четыре года... "
Но, не падая на колени, я спрашиваю ехидно.
- Отчего ж это вы не на службе?
- Убирайтесь отсюда вон! - слышу я в ответ.
Он ответил тотчас же, точно мы сыгрались. Но реплика дошла до
сознания моего спустя некоторый промежуток времени.
Произошло нечто необычайное.
Шел дождь. Возможно, была молния.
Я не хочу говорить образно. Я хочу говорить просто,
Я читал некогда "Атмосферу" Камилла Фламмариона. (Какое
планетное имя! Фламмарион - это сама звезда!) Он описывает
шаровидную молнию, ее удивительный эффект полный, гладкий шар
бесшумно вкатывается в помещение, наполняя его ослепительным
светом... о, я далек от намерения прибегать к пошлым
сравнениям. Но облако было подозрительно. Но тень
надвигалась, как во сне. Но шел дождь. В спальне было открыто
окно. Нельзя в грозу оставлять окна открытыми! Сквозняк!
С дождем, с каплями горькими, как слезы, с порывами ветра, под
которыми ваза-фламинго бежит, как пламя, воспламеняя занавески,
которые также бегут под потолок, появляется из спальни Валя.
Но только меня ошеломляет это явление. На самом же деле все
просто: приехал друг, и друзья поспешили с ним увидеться.
Возможно, Бабичев заехал за Валей, мечтавшей, возможно, об
этом дне. Все просто. А меня надо отправить в диспансер,
лечить гипнозом, чтоб не мыслил образами и не приписывал
девушке эффектов шаровидной молнии.
Так я же испорчу вам простоту!
- Убирайтесь отсюда вонl - повторяет слух.
- Не так все просто...- начинаю я.
Сквозит. Дверь осталась открытой. От ветра выросло у меня
одно крыло. Оно бешено вертится над плечом, придувая веки.
Сквозняком анестезирована половина моего лица.
- Не так все просто,- говорю я, прижавшись к косяку, чтобы
Ильин Андрей
Мурич Виктор
Юрьев Сергей
Вронский Константин
Афанасьев Роман
Посняков Андрей