отдать гробы ихней деревне.
сразу свое слово, он сначала опустил голову и напряженно
сообразил. Должно быть, он постоянно забывал помнить про самого
себя и про свои заботы: то ли он утомился или же умирал по
мелким частям на ходу жизни.
тесовые мы в пещеру сложили впрок, а вы копаете всю балку.
Отдайте гробы!
самом деле было отрыто сто пустых гробов; два из них он забрал
для девочки -- в одном гробу сделал ей постель на будущее
время, когда она станет спать без его живота, а другой подарил
ей для игрушек и всякого детского хозяйства: пусть она тоже
имеет свой красный уголок.
инвентаря, народ свое имущество ждет. Мы те гробы по
самообложению заготовили, не отымай нажитого!
ребенку, они для вас все равно маломерные.
согласился:
готовили гробы: на них метины есть -- кому куда влезать. У нас
каждый и живет оттого, что гроб свой имеет: он нам теперь
цельное хозяйство! Мы те гробы облеживали, как в пещеру зарыть.
поспешая в контору.
обоз связал, пойдем волоком тащить, пока сушь стоит!
теперь сам ляжешь?
дворе, под могучее дерево лягу. Я уж там и ямку под корнем себе
уготовил, умру -- пойдет моя кровь соком по стволу, высоко
взойдет! Иль, скажешь, моя кровь жидка стала, дереву не вкусна?
ответил. Не замечая подорожных камней и остужающего ветра зари,
он пошел с мужиком брать гробы. За ними отправился Чиклин,
наблюдая спину Елисея, покрытую целой почвой нечистот и уже
обрастающую защитной шерстью. Елисей изредка останавливался на
месте и оглядывал пространство сонными, опустевшими глазами,
будто вспоминая забытое или ища укромной доли для угрюмого
покоя. Но родина ему была безвестной, и он опускал вниз
затихшие глаза.
котлована. Мужик, прибежавший прежде в барак, был рад, что
гробы нашлись и что Елисей явился; он уже управился пробурить в
гробовых изголовьях и подножьях отверстия и связать гробы в
общую супрягу. Взявши конец веревки с переднего гроба на плечо,
Елисей уперся и поволок, как бурлак, эти тесовые предметы по
сухому морю житейскому. Чиклин и вся артель стояли без
препятствий Елисею и смотрели на след, который межевали пустые
гробы по земле.
державшаяся за Чиклина.
избушках, сеют хлеб и едят с нами пополам.
бедные нет!
говорить.
отбирают, когда людей не жалко, чтоб она осталась. Моя мама
тоже голая лежит.
Сафронов.-- Два кулака от нас сейчас удалились.
согласно пленума, обязаны их ликвидировать не меньше как класс,
чтобы весь пролетариат и батрачье сословие осиротели от врагов!
понимаешь что?
убивать, а то хороших очень мало.
ты с четкостью сознаешь все отношения, хотя сама еще малолеток.
Это монархизму люди без разбору требовались для войны, а нам
только один класс дорог, да мы и класс свой будем скоро чистить
от несознательного элемента.
будут только самые-самые главные люди! Моя мама себя тоже
сволочью называла, что жила, а теперь умерла и хорошая стала,
правда ведь?
молча отошла, ни с кем не считаясь, и села играть в песок. Но
она не играла, а только трогала кое-что равнодушной рукой и
думала.
стало скучно, вы меня не любите, как ночью заснете, так я вас
изобью.
из них захотелось взять ребенка на руки и помять его в своих
объятиях, чтобы почувствовать то теплое место, откуда исходит
этот разум и прелесть малой жизни.
наблюдая даль; он по-прежнему не знал, есть ли что особенное в
общем существовании, ему никто не мог прочесть на память
всемирного устава, события же на поверхности земли его не
прельщали. Отдалившись несколько, Вощев тихим шагом скрылся в
поле и там прилег полежать, не видимый никем, довольный, что он
больше не участник безумных обстоятельств.
горизонт в свой край согбенных плетней, заросших лопухами. Быть
может, там была тишина дворовых теплых мест или стояло на ветру
дорог бедняцкое колхозное сиротство с кучей мертвого инвентаря
посреди. Вощев пошел туда походкой механически выбывшего
человека, не сознавая, что лишь слабость культработы на
котловане заставляет его не жалеть о строительстве будущего
дома. Несмотря на достаточно яркое солнце, было как-то
нерадостно на душе, тем более что в поле простирался мутный чад
дыханья и запаха трав. Он осмотрелся вокруг -- всюду над
пространством стоял пар живого дыханья, создавая сонную, душную
незримость; устало длилось терпенье на свете, точно все живущее
находилось где-то посредине времени и своего движения: начало
его всеми забыто и конец неизвестен, осталось лишь направление.
И Вощев ушел в одну открытую дорогу.
управлял сам Пашкин. Козлов был одет в светло-серую тройку,
имел пополневшее от какой-то постоянной радости лицо и стал
сильно любить пролетарскую массу. Всякий свой ответ трудящемуся
человеку он начинал некими самодовлеющими словами: "Ну хорошо,
ну прекрасно"-- и продолжал. Про себя же любил произносить:
"Где вы теперь, ничтожная фашистка!". И многие другие краткие
лозунги-песни.
одной средней даме. Она тщетно писала ему письма о своем
обожании, он же, превозмогая общественную нагрузку, молчал,
заранее отказываясь от конфискации ее ласк, потому что искал
женщину более благородного, активного типа. Прочитав же в
газете о загруженности почты и нечеткости ее работы, он решил
укрепить этот сектор социалистического строительства путем
прекращения дамских писем к себе. И он написал даме последнюю
итоговую открытку, складывая с себя ответственность любви: