тов - бывший курятник; там они могут принимать гостей, мы знаем, как к
ним пробраться.
зывали к дереву, но сейчас это запрещено. Все-таки иногда с нами обраща-
ются как с людьми.
уже отправляемся навестить их. Тьяден встречает нас петушиным криком.
Затем мы до поздней ночи играем в скат. Этот дурень Тьяден, как всегда,
выигрывает.
гареты. Кат заметил место точно. Птичник принадлежит штабу одного из
полков. Я берусь стащить гуся, и Кат меня инструктирует. Птичник нахо-
дится за оградой, дверь не на замке, а только на колышке.
ограду. Кат остается стоять на стреме.
темноте. Затем узнаю птичник. Тихонько подкрадываюсь к нему, нащупываю
колышек, вытаскиваю его и открываю дверь.
тишь, другой разгогочется. Значит, надо хватать обоих, только побыстрей,
тогда дело выгорит.
же, через мгновение я держу и второго. Я с остервенением бью их головами
об стену, чтобы оглушить. Но, должно быть, мне надо было двинуть их по-
сильнее. Подлые твари хрипят и начинают бить лапами и хлопать крыльями.
Я сражаюсь с ожесточением, но, бог ты мой, сколько силы у этакого вот
гуся! Они тащат меня в разные стороны, так что я еле держусь на ногах.
Жутко смотреть, как они трепыхаются в потемках, белые как простыни; у
меня выросли крылья, я уже побаиваюсь, не вознесусь ли я на небо, в ру-
ках у меня словно два привязных аэростата.
воздуху я заверещала как будильник. Не успел я оглянуться, как что-то
мягкое подкатилось к птичнику: я ощущаю толчок, падаю на землю и слышу
злобное рычание. Собака... Я поглядываю на нее сбоку, она вот-вот готова
вцепиться мне в глотку. Я тотчас же замираю и первым делом подтягиваю
подбородок к воротнику своей солдатской куртки.
садится рядом со мной. Но как только я пытаюсь шевельнуться, он рычит. Я
размышляю. Единственное, что я могу сделать, - это как-нибудь дотянуться
до моего револьвера. Так или иначе мне надо убраться отсюда, пока не
пришли люди. Сантиметр за сантиметром я подбираюсь рукой к кобуре.
легкое движение руки - и грозное рычание, затем полная неподвижность и
новая попытка. Когда наконец револьвер оказался у меня в руке, она начи-
нает дрожать. Я прижимаю ее к земле и уясняю себе план действий: рывком
поднять револьвер, выстрелить прежде чем дог успеет вцепиться и удрать.
ние, вскидываю револьвер. Выстрел. Дог с воем метнулся в сторону, я
пробкой вылетаю в дверь и лечу кувырком, споткнувшись об одного из уд-
равших гусей.
раду и сам взбираюсь на нее. Я еще сижу на гребне стены, а дог уже опра-
вился от испуга и прыгает, стараясь достать меня. Я кубарем скатываюсь
на другую сторону. В десяти шагах от меня стоит Кат, с гусем под мышкой.
Как только он замечает меня, мы убегаем.
делом Кат управился за одну секунду мы решаем тотчас же изжарить его,
чтобы никто ничего не заметил. Я приношу из барака кастрюли и дрова, и
мы забираемся в маленький заброшенный сарайчик, который заранее держали
на примете для подобных случаев. Мы плотно завешиваем единственное окон-
це. В сарае есть нечто вроде плиты: лист железа, положенный на кирпичи.
Мы разводим огонь.
в сторону. Из них мы собираемся сделать для себя две подушечки с над-
писью: "Спокойно спи под грохот канонады!"
цам нашим пробегают вспышки света, на стене пляшут тени. Порой слышится
глухой треск, тогда наш сарайчик трясется. Это авиабомбы. Один раз до
нас смутно доносятся крики. Должно быть, бомба угодила в барак.
не проникает наружу, и никто не сможет заметить нас.
шенных куртках, и жарим гуся. Мы почти не разговариваем, но проявляем
друг к другу столько самой нежной заботливости, что, пожалуй, на это
вряд ли способны даже влюбленные. Мы два человеческих существа, две кро-
шечные искорки жизни, а вокруг нас ночь и заколдованная черта смерти. Мы
сидим у этой черты, под вечной угрозой, но под временной защитой. С на-
ших рук капает жир, наши сердца так близки друг к другу, ив этот час в
них происходит то же, что и вокруг нас: в свете неяркого огня от сердца
к сердцу идут трепетные отблески и тени чувств. Что он знает обо мне?
Что я о нем знаю? Раньше у нас не было бы ни одной сходной мысли, - те-
перь мы сидим перед гусем, и один ощущает присутствие другого, и один
так близок другому, что нам не хочется об этом говорить.
мы сменяем друг друга. Один поливает птицу жиром, другой тем временем
спит. Малопомалу в сарае разливается чудесный запах.
маться как сон, однако сознание выключено еще не полностью. Я вижу в по-
лусне, как Кат поднимает и опускает ложку, - я люблю его, люблю его пле-
чи, его угловатую согнувшуюся фигуру, - и в то же время я вижу где-то
позади него леса и звезды, и чей-то добрый голос произносит слова, и они
успокаивают меня, солдата в больших сапогах, с поясным ремнем и с мешоч-
ком для сухарей, солдата, который шагает по уходящей вдаль дороге, такой
маленький под высоким небосводом, солдата, который быстро забывает пере-
житое и только изредка бывает грустным, который все шагает и шагает под
огромным пологом ночного неба.
погладить этого солдата в больших сапогах и с засыпанным землей сердцем,
он, наверно, уже не понял бы ласки, этот солдат, идущий вперед, потому
что на нем сапоги, и забывший все, кроме того, что ему надо идти вперед.
Что это там вдали? Как будто цветы и какой-то пейзаж, такой умиротворен-
ный, что солдату хочется плакать. А может быть, перед ним витают те ра-
дости, которых он никогда не знал, а значит и не мог утратить, смущающие
его душу и все-таки ушедшие для него навсегда? Может быть, это его двад-
цать лет?
стоит Кат; его огромная горбатая тень как-то по-домашнему укрывает меня.
Он что-то тихо говорит, улыбается и опять идет к огню.
жаркого. Мы достаем наши складные вилки и перочинные ножи, и каждый от-
резает себе по ножке. Мы едим гуся с солдатским хлебом, макая его в под-
ливку. Едим мы медленно, всецело отдаваясь наслаждению.
лакомые кусочки. Затем я выкуриваю сигарету, а Кат - сигару. От гуся еще
много осталось.
ее в кусок газеты. Остатки мы собираемся снести к себе в барак, но потом
Кат смеется и произносит одно только слово:
в курятник, чтобы разбудить Кроппа и Тьядена. Но сначала мы еще убираем
перья.
ют с хрустом работать челюстями. У Тьядена во рту крылышко, он держит
его обеими руками, как губную гармонику, и жует. Он прихлебывает жир из
кастрюли и чавкает.
снова высокое небо со звездами и с первыми проблесками рассвета, под ним
шагаю я, солдат в больших сапогах и с полным желудком, маленький солдат
на заре, а рядом со мной, согнувшийся, угловатый, идет Кат, мой товарищ.
черный, благодатный сон.
обычного. По пути мы проезжаем мимо разбитой снарядами школы. Вдоль ее
фасада высокой двойной стеной сложены новенькие светлые неполированные
гробы. Они еще пахнут смолой, сосновым деревом и лесом. Их здесь по
Акунин Борис
Сертаков Виталий
Жюль Верн
Орлов Алекс
Конан-Дойль Артур
Посняков Андрей