странноватого "Каальтена" - лишь для того, чтобы не обидеть чувства
верующих. Тут вообще надо быть начеку, а то напишешь про какого-нибудь
"великомученика", которого утопили в "параше", - тут же найдутся
смертельно обиженные люди, которые были его соседями по нарам. Поэтому я
и выбрал Кальтенбруннера: вроде бы ему никто на самом деле не
поклоняется. Но если кого-то раздражает этот образ, замените его сами на
своего любимого кумира. Или такой момент: один мой знакомый, с которым я
поделился своими мыслями, выразил недоумение, при чем тут немцы?
"Разумеется, по сути моей истории - ни при чем, - ответил я ему, - им
просто не повезло, что прототип Каальтена был одним из их лидеров, а то,
что действующие лица моей повести используют немецкие слова, не говорит
о том, что они немцы. Для них немецкий язык - как для нас латынь".
Равным образом, если кого-то раздражает тундра, замените ее на пустыню,
степь, сьерру или пампу. Бараки поменяйте на небоскребы, если они вам
больше по душе, фабрики смерти - на крематории, а ЗМ - на PC ("пи-си")
или электронный "ноутбук", но только не ищите прямых аналогий: вы их не
найдете, потому что, как я уже сказал, все очень хорошо
законспирировано. Тусуйте образы, как хотите, замените вечность на
выигрышный лотерейный билет, а грязный разврат - на тихие прогулки под
луной, но знайте, эстеты и чистоплюи, что суть останется той же, и
никуда вы от нее не денетесь, даже если растопчете мои мысли, отключив
компьютер от сети или выбросив книгу в мусоропровод!
сих пор укладывалась в рамки реального времени. То есть, пока я ехал на
вездеходе, ждал вертолета, летел в поселок и трясся в мотоциклетной
коляске, мне нечего было описывать, и я предавался воспоминаниям. Но
теперь, кажется, надвигаются кое-какие события, поэтому придется
ускорить повествование. Вообще, я с самого начала собирался писать
детектив, но увлекся воспоминаниями. Наверное, я плохой писатель: я пишу
о том, что мне самому интересно, и забываю про читателя.
позволите, вкратце опишу свое посвящение в вечные люди, чтобы уже
окончательно закрыть тему воспоминаний.
отправили в помощь часовому на охранной вышке Интерната. Мне даже выдали
форму и автомат. Форма, правда, оказалась великовата: штаны гармошкой
нависали над сапогами, рукава пришлось заворачивать, а каска наползала
на глаза. С автоматом меня также постигло разочарование. Выяснилось, что
всем охранникам выдают холостые патроны, потому что стрелять в малолеток
категорически запрещено, даже при попытке к бегству.
высоты птичьего полета, и сверху он мне уже не казался таким огромным и
беспредельным: весь он был передо мной как на ладони. Днем я забавлялся
тем, что высматривал в бинокль знакомых девчонок, а по ночам - шарил
прожектором по окнам. Только в свое окно я избегал светить даже
мимоходом: мне отчего-то неприятно было высвечивать безлюдную пустоту
своей комнаты.
дежурил на вышке. Мой наставник дремал в тени широкого прожекторного
рефлектора, поручив мне "бдеть в оба". Бдеть было не за чем и не за кем:
нарушителей днем, как обычно, не предвиделось, а девушки, спасаясь от
злого полуденного солнца, высовывали из бассейна только головы, оставляя
под водой более интересные части тела.
Мне пришла в голову необычная мысль: став бессмертным, я не смогу вполне
распоряжаться собой, потому что у меня не будет возможности лишить себя
жизни. Сегодня, теперь и сейчас - последний день, когда у меня есть
выбор между жизнью и смертью. Мысль о лишении себя жизни на пороге
вечности необычайно взволновала и возбудила меня. Мне словно предлагали
на выбор: в одном варианте - взойти на Олимп, поправ мирские ценности,
вспыхнуть яркой звездой и ослепить своим светом самих богов, и в другом
- вечно идти по проторенной дороге, по наезженной колее, дыша в затылок
тем, кто всегда будет впереди тебя. Впервые перспектива вечной жизни
показалась мне не такой заманчивой, более того, она угнетала меня своей
безысходностью.
обязательно нужно было сделать, добравшись до ее вершины.
"Это-очень-важно, - стучал в моих висках настойчивый голос, -
это-очень-важно-это-очень..." Не долго думая, я забросил автомат за
спину и полез по скрещенным металлическим реям наверх. С обзорной
площадки вершина казалась совсем рядом, но на самом деле до нее было не
меньше десяти метров: именно эта вышка, в отличие от других, была
высокой, потому что на ней стояла радиоантенна. Подниматься вверх по
крестовинам было неудобно, но у меня не было ощущения, что я совершаю
глупый поступок. Напротив, сердце мое трепетало от осознания того, что я
делаю нечто экстраординарное, на что не способны остальные люди.
диаметре, пятачке, из которого стрелой уходил в синее небо красно-белый
шпиль. Здесь, на высоте, дул прохладный ветерок, и, казалось, он вот-вот
подхватит меня и унесет в неведомые дали. Передо мной расстилались
пологие зеленые холмы, на которых можно было различить миниатюрные
кудрявые деревца и шоколадные фигурки лошадей. А дальше... Неожиданно
для себя я увидел на горизонте, за последним холмом, зубчатые силуэты
небоскребов. Это был Каальтенград, тот самый город, который с детства
мне казался бесконечно далеким и волшебно-сказочным и в котором я давно
мечтал побывать... Да, я никогда не был в Каальтенграде и даже не видел
его издали! И я никогда не был в сотне других замечательных городов, не
говоря уже о заморских странах. Черт побери, я нигде не был и ничего не
видел! Эта мысль моментально протрезвила мой ум и вселила в меня жажду
жизни. Я быстро спустился обратно на площадку, радуясь удачному
окончанию своей авантюры. Мой наставник так и не проснулся - он сладко
спал с открытым ртом, чуть похрапывая. До сих пор мне часто снится сон:
на фоне пронзительно-синепятачке, из которого стрелой уходил в синее
небо красно-белый шпиль. Здесь, на высоте, дул прохладный ветерок, и,
казалось, он вот-вот подхватит меня и унесет в неведомые дали. Передо
мной расстилались пологие зеленые холмы, на которых можно было различить
миниатюрные кудрявые деревца
все, кто получил аттестат, одиннадцать человек. Не было только Игора.
Его родители прислали накануне письмо, в котором писали, что он сильно
простужен, и просили для него разрешения пройти обряд посвящения не в
интернатском храме, а в местном. Директор дал такое разрешение. Об
Игоре, кстати, я теперь вспоминал все меньше и меньше, а если и
вспоминал, то без любви, как о человеке, оставившем друга.
предстоит. По одному нас заводили в специальную комнату за алтарем, а
тех, кто приобщился к вечным, выводили через другую дверь, и не было
никакой возможности расспросить их о том, что произошло. В какой-то
момент одна девочка стала испуганно нашептывать остальным, что случайно
подсмотрела, как первого посвященного вынесли из ритуальной комнаты на
носилках, но в это никто не поверил...
установлена высокая деревянная виселица, упиравшаяся в потолок. Под ней
стоял табурет, по бокам - два священника. Этот ритуальный антураж не
вызвал во мне ни возвышенного трепета, ни страха, только интерес. Я
почему-то был уверен, что со мной не сделают ничего плохого, и когда мне
сказали снять рубашку, встать на табурет и засунуть голову в петлю, я с
улыбкой повиновался, воспринимая это как ритуальную игру. "Опусти руки,
сын мой," - сказал один из священников. Я опустил руки по швам, и он
стал читать заповеди:
Заповедь первая. Не строй иллюзий.
Заповедь вторая. Ни о чем не жалей.
Заповедь третья. Ни в чем себе не отказывай.
Заповедь четвертая. Жизнь имеет смысл только если она вечна. Презирай
смертных.
Заповедь пятая. Сруби засохшее дерево, добей умирающего.
Заповедь шестая. Убей в себе страх.
так неожиданно, что в первый момент я безумно удивился...
ногами нет опоры...
но петля от резкого движения затянулась еще туже, так туго, что спазм в
горле заставил меня забыть обо всем...
мог дышать им...
тела...
белые точки, потом отключился звук и точки быстро закружились по
спирали, сворачиваясь, как вода в воронке, и увлекая меня за собой...
над головой. Я висел в темноте на веревке, не чувствуя ни боли, ни
своего тела. У меня не было тела, но я мог смотреть по сторонам. Это
было удивительно, потому что у меня не было глаз. Я смотрел по сторонам
Прозоров Александр
Корнев Павел
Круз Андрей
Глуховский Дмитрий
Березин Федор
Орловский Гай Юлий