Чтение 14–й страницы книги ~Зуб мудрости~

таскали по тюрьмам и били. Другие быстро умирали, а эти
оказались самыми живучими. Они всех пережили. И царя, и
Ленина, и Сталина. И даже Хрущева.

Самый знаменитый среди них мой пра.

При царе, когда готовилась революция, они, тогда совсем
молодые революционеры, собирались в укромных местах, подальше
от полиции и обсуждали положение.

Теперь при той власти, которую они сами установили и
которая им за это заплатила тюрьмой и Сибирью, они снова
собираются в укромном месте и там шепчутся. Чтоб никто не
слышал.

Это укромное место-наша беседка. А нас, правнуков, просят
постоять в саду на часах и при появлении опасности, например
постороннего человека, дать им условный сигнал. Они тогда
прикусят язык и умолкнут. И станут себе играть в домино, как
ни в чем не бывало.

Нам, детям, поначалу нравилась такая игра. Мы чувствовали
себя, как те юные революционеры, которые совершали подвиги в
царское время, приближая час революции. Как об этом мы читали
в детских книжках. И стояли на часах и следили за всеми
дорожками. Нет ли посторонних. Посторонними считались даже
наши родители.

Мой отец сказал однажды, видя, как старики ковыляют к
беседке:

- Старые болтуны? Не могут успокоиться! Сибирь их не
остудила!

Хорошо, старые большевики были глуховаты, им при допросах
слух отбили, и не слышали папиных слов, а то обиделись бы.

А зачем обижать стареньких?

Вот и я не хотела обижать. Думала лишь пошутить. Мне
скучно стало наблюдать за прохожими, и я тихонько подкралась к
беседке, раздвинула ветки, а там седые и лысые головы
склонились друг к другу и шамкают беззубо. Что-то вроде:

- Идеалов нет... Всю Россию разворуют... От революции
запаха не осталось... Тирания...

А я как гаркну грубым мужским голосом:

- Руки вверх!

Я ведь только пошутить хотела. А получилось такое! Один
старый большевик, как младенец, в штаны наделал, а другого
отпаивали валерианкой. Слава Богу, никто не умер. Закаленный
народ.

Сол Лэп - родной брат моего прадедушки Лапидуса. Младший
брат. И хоть он моложе и не сидел в тюрьмах при царе и при
Сталине и не воевала гражданскую войну, а уехал совсем еще
несовершеннолетним в Америку и всю жизнь занимался только
одним - делал деньги, выглядит он хуже моего прадедушки. Тот -
сухой, кожа и кости. И все суетится, бегает. Энергии - хоть
отбавляй. А этот какой-то одутловатый, словно у него водянка.
И глаза тусклые-тусклые. Такие бывают у очень старых собак.

Должно быть, не такой уж у него был сладкий кусок хлеба.
Как сказала бы бабушка Люба, которая осталась в Москве. Жизнь
капиталиста, даже миллионера, тоже не усеяна розами. Как
сказал бы мой папа - бывший лектор общества "Знание", который
живет в Нью-Йорке, но не с нами, а отдельно. И не совсем
отдельно. А со своим напарником Джо. Потому что они оба -
го-мо-сек... Дальше не нужно договаривать.

Сол Лэп - это по-английски. Он переделал свое имя на
американский лад. В России, откуда он приехал с дыркой в
кармане, его звали Соломон Лапидус. Ну, что ж. Лэп - так Лэп.
Сол - так Сол. В чужой монастырь со своим уставом не лезут.

Он не совсем забыл русский язык. Но допускает иногда
очень смешные ошибки. Должно быть, американцам также хочется
смеяться, когда я говорю по-английски.

Со мной он разговаривает только по-русски. Чтобы
вспомнить язык. И по-моему, даже любит меня. По крайней мере,
из всей американской родни он - самый теплый.

Но странный. Я все время изумляюсь, когда бываю с ним. У
него богатый дом. И на стенах висят картины, подобные которым
выставлены в лучших музеях. Цена им - уму непостижима.
Миллионы.

В первый раз, когда я была у него в гостях, спросила:

- Дедушка, кто у тебя висит в гостиной?

- А, - отмахнулся он. - Какие-то европейцы.

А эти европейцы оказались, когда я их рассмотрела: один -
Гоген и два - Матисса.

Мы в Москве часами простаивали в музеях перед их
картинами, млели от наслаждения. Всей семьей. И даже
прадедушка Лапидус стоял очень близко и щурился. И у него
текли слезы.

А его единокровный брат Соломон в Нью-Йорке даже ухом не
ведет на эту красоту. Хотя она висит у него дома, а не в
музее. Для него, бедного, нет красоты. Матисс и Гоген - лишь
хорошее капиталовложение. Они не падают в цене, как доллары. А
наоборот, все время растут. Ну, чем он отличается от моего
учителя в ешиве, раввина Моргенштерна? Который на уроке
литературы про Шекспира сказал, пожав плечами:

- А-а, этот гой...

Однажды мы ехали с Солом в такси. Он машину не водит
из-за старости и вызывает такси, когда ему нужно. За рулем
сидит негр. Когда мы приехали, Сол посмотрел на счетчик,
разбирая цифры, и, когда платил, попросил с последнего доллара
пятьдесят центов сдачи. Шофер очень неохотно, не скрывая
своего презрения, отсчитывал ему сдачи по пять центов. Даст
монетку - и тянет. И смотрит. Язвительно и высокомерно. Сол
сидит с протянутой ладонью и ждет.

Как нищий. Я даже покраснела от унижения. И прошептала
ему на ухо. По-русски:

- Хватит! Мой папа дает на чай доллар!

Сол покосился на меня и ответил по-русски:

- Поэтому твой папа будет всегда голодранцем. А я -
миллионер.

- Скажи, Сол, - спросила я его как-то, когда никого рядом
не было и мы могли поговорить наедине - он был со мной
откровенней и теплей, когда мы оставались без чужих глаз и
ушей. - Что бы ты сделал, если б был ужасно голодным, а сам
вез целый эшелон хлеба?

- Почему я должен быть голодным? - заблестел своими
водянистыми глазками Сол и стал сразу похож на своего брата,
моего прадедушку Лапидуса. - И с какой стати я повезу целый,
как ты выражаешься, эшелон с хлебом? Хлеб возят люди, которые
этим занимаются. А у меня совсем другой бизнес.

- Забудь на минуточку слово "бизнес" и представь, что ты
в России, а там революция и голод...

- Зачем мне это представлять? - не понимает меня мой
американский родственник - миллионер Сол Лэп. - У меня от
таких мыслей поднимается давление. Я же, деточка, был умнее
твоего прадедушки и бежал из России до революции и до
голода...

- А знаешь ли ты, - сказала я ему с вызовом, - что
прадедушка, которого ты умнее, во время голода вез в Москву
эшелон с хлебом, а себе не позволил всю дорогу лишней крошки в
рот положить. И когда пришел к Ленину, в Кремль, доложить, что
хлеб доставлен, упал на пол - у него был голодный обморок.

- Да-а... - задумался брат моего прадедушки, и я все
ждала, что в его водянистых глазках вспыхнет гордость от
услышанного, но не дождалась.

- А как его Ленин за это отблагодарил? Посадил в тюрьму?

- Не Ленин, а Сталин посадил его.

- От этого твоему прадедушке легче не было.

- Нет, но ты ответь мне, смог бы ты сидеть на хлебе и
голодать?

- Сумел ли бы я? Не знаю. Не пробовал. Но то, что не стал
бы, знаю точно. Быть праведником в наш век - невыгодный
бизнес. Расходы не окупаются.

- Замолчи! Несчастный бизнесмен! - закричала я на него
как на маленького.

А он, так ехидно улыбаясь, ответил:

- А ты, Олечка, все еще коммунист. У тебя ко мне
классовая ненависть.

- Я вас всех презираю. Все вы хороши.

- Красавица ты моя, - обнял меня Сол. - Узнаю характер
моей мамы. Унаследовала через три поколения..

О том, что я не такая, как все, а еврейка, я узнала
поздно. В семь лет. Когда училась в первом классе. До этого
времени мама с папой и вся дружная стая дедушек с бабушками
мужественно ограждали меня от низкой прозы жизни. От близкого
знакомства с национальной проблемой в такой прогрессивной