случае мне не нужно. Мне, мне! Ни черта мне не нужно, абсолютно
ни черта. Кроме того, чтобы нашей матери было хорошо. Она же
хотела жить со мной всегда, ты это знаешь, и если сейчас это
может ей помочь...
они мучились, сжимались. Дмитриев думал с отчаяньем: "Идиот!
Зачем я это говорю? Мне же действительно ничего не нужно..."
Ему хотелось броситься к сестре, обнять ее. Но он продолжал
сидеть, прикованный к стулу. Феликс, стоя в дверях, с
рассеянным видом смотрел то на жену, то на брата жены. Он ходил
как хозяин по этим комнатам -- незнакомый коротышка в байковой
курточке с накладными карманами, что-то галочье, круглое,
чужое, в скрипучих домашних туфлях со стельками,-- по комнатам,
где прошло детство Дмитриева. Смотрел на плачущую сестру с
недоумением, как на непорядок в доме. Как на зачем-то
открывшуюся дверцу буфета. Дмитриев пробормотал: -- Феликс,
сгинь на минуту!
Лоре, с неловкостью пошлепал ее по плечу: -- Ну, перестань...
как хотите... Если хочет -- пускай...
друзья?" Он вошел с каким-то конвертом.
Мамедова. Бедняга спрашивает, покупать ли на нашу долю спальные
мешки. Это в Чарджоу, на базе у Губера. Деньги у него есть, но
надо ответить немедленно: брать или нет. Даже телеграфом.
конвертом в руке. В комнате Ксении Федоровны послышался шум.
Дмитриев на цыпочках рванулся к двери. Сразу увидел, что у
матери другое лицо.
Федоровна слабым голосом и попыталась привстать.
нагнулся: все тот же "Доктор Фаустус" с закладкой на первой
сотне страниц.
Дмитриев с каким-то страстным упреком, точно этот факт был
крайне важен для состояния матери и всего хода болезни.
И поставь градусник.
с выражением отрешенно-сосредоточенным -- всеми чувствами
впивалась в себя. Потом сказала:
взяла у Лоры чашку с водой. Немного наклонилась вперед.-- Как
будто ничего. Вроде нет. Фу-ты, какая чепуха! -- Она улыбнулась
и сделала Дмитриеву знак, чтобы он сел на стул рядом с
кроватью.-- Все-таки ужасная гадость эта язвенная болезнь. Я
возмущена, мне хочется писать протест. Требовать жалобную
книгу. Только вот у кого? У господа бога, что ли?
сюда поближе. Сейчас подержи градусник, а потом я принесу чай.
Дай мне грелку. Лора вышла. Дмитриев сел на стул. -- Да, Витя!
Хорошо, что ты приехал,-- сказала Ксения Федоровна.-- Мы с
Лорой сегодня поспорили. На плитку шоколада. Ты видишь свой
детский рисунок? Вон там, на подоконнике. Лорочка нашла его в
зеленом шкафу. По-моему, ты рисовал это летом тридцать девятого
года или в сороковом, а Лорочка говорит, что после войны. Когда
тут жил, помнишь, этот, как его... ну? Неприятный такой, с
восточной фамилией. Я забыла, скажи сам.
касалось его художества, было вычеркнуто навсегда. Но мать
лелеяла эти воспоминания, поэтому он сказал: да, тридцать
девятый или сороковой. После войны фигурного забора уже не
было, его сожгли. Ксения Федоровна спросила про командировку
Дмитриева, и он сказал, что как раз сегодня решилось, что он не
едет. Ксения Федоровна перестала улыбаться. -- Надеюсь, не
из-за моей болезни? -- Нет, просто отложили. При чем тут твоя
болезнь? -- Я не хочу, Витя, чтобы нарушались малейшие ваши
дела. Потому что дело прежде всего. А как же? Все старухи
болеют, такова профессия. Полежим, покряхтит, встанем на ноги,
а вы теряете драгоценное время и ломаете свою работу. Нет, так
не годится. Например, сейчас меня мучает...-- она понизила
голос,-- Лорочка. Она же мне бессовестно врет, говорит, что в
этом году ехать не обязательно, Феликс тоже мямлит, отвечает
уклончиво, Но я-то знаю, что у них происходит! Зачем же они так
делают. Разве я беспомощная старуха, которую нельзя оставить
одну? Да ничего подобного! Конечно, могут быть ухудшения, как
сегодня, даже сильные боли, я допускаю, потому что процесс идет
медленно, но в принципе я же иду на поправку. И прекрасно
справлюсь одна. Тетя Паша будет приходить. Ты рядом, есть
телефон -- господи, какие проблемы? Есть, наконец, Маринка,
есть Валерия Кузьминична, которая с удовольствием...-- Она
умолкла, потому что в комнату вошла Лора с чаем.
разговаривает, а ты слушай. Что это ты так возбудилась?
неправду.
градусник.-- Нормальная. Витька, не давай матери возбуждаться,
слышишь. А то я тебя прогоню. И через десять минут приходи
ужинать.
же: как устроить так, чтобы старые люди могли спокойно болеть и
у детей ничего бы не нарушалось. Как всегда, мать говорила
Зачем говорить об этом так много? Ведь пустые разговоры. Все
равно ничего нельзя изменить. Потом Дмитриева позвали к
телефону. Лена спрашивала, приедет ли он домой или останется
ночевать в Павлинове. Был уже одиннадцатый час. Дмитриев
сказал, что останется здесь. Лена велела передать Ксении
Федоровне большой привет и спросила, взял ли он ключ. Он
ответил: "Спокойной ночи" -- и повесил трубку.
ключ или нет. Часа через полтора, перед тем как ложиться спать,
он улучил минуту, когда Ксения Федоровна была одна, и сказал:
тобой в одной квартире -- тогда Лора будет независима...
чтобы жить со мной.
тобой и с Наташенькой...-- Ксения Федоровны помолчала.-- А
сейчас -- нет.
ошеломленный.
Было похоже, что она засыпает. Потом сказала:
наступило молчание. С закрытыми глазами она шептала невнятицу:
-- Это было очень давно. И бывает всегда, каждый день, так что
ты не удивляйся, Витя. И не сердись. Просто так незаметно...
первое лето. Там по-прежнему висел на стене ковер, прибитый
Леной. Но красивые, зеленого цвета обои с давленым рисунком
заметно выцвели и полысели. Засыпая, Дмитриев думал о старом
акварельном рисунке: кусок сада, забор, крыльцо дачи и собака
Нельда на крыльце. Была такая похожая на овцу собачонка. Как же
Лора могла забыть, что после войны Нельды уже не было? После
войны он рисовал как помешанный. Не расставался с альбомом.
Особенно здорово получалось пером, тушью. Если 6 не провалился
на экзамене и не бросился с горя в первый попавшийся, все равно
какой -- химический, нефтяной, пищевой... Потом стал думать о
Голышманове. Увидел комнату в бараке, где прожил в прошлом году
полтора месяца. И подумал о том, что Таня была бы для него
лучшей женой. Один раз он проснулся среди ночи и слышал, как в
комнате за стеной Феликс и Лора разговаривают вполголоса.
спала. Он дал Лоре сто рублей. Лора сказала, что очень кстати.
Позавтракали наспех, и он побежал к троллейбусу. Был темный
рассвет. С деревьев в саду сбегал ночной дождь. На остановке
стояли два человека, и чуть поодаль сидела на земле большая
немецкая овчарка. Непонятно было, кому она принадлежит. Подошел
пустой троллейбус, все влезли, после всех неожиданно впрыгнула
в троллейбус овчарка. Собака была брюхата, впрыгнула тяжело и
села на пол возле кассы. Двое испуганно прошли вперед, а
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Гуревич Георгий
Семенова Мария
Никитин Юрий
Посняков Андрей