-- Ну ты брат даешь! Зачем девушку напугал? И это опять на глаза напялил.
Воропаев, повертел очками и сунул их навсегда в свой карман.
Андрей, словно заблудившаяся русская подводная лодка, всплывал на
поверхность прямо под бортом американского авианосца.
-- Господин студент, ты же ее утром спас, а вечером решил погубить?
Андрей огляделся вокруг. Все было в тумане, только вдали мигал синий
фонарь. Потом проступило Садовое Кольцо и Воропаевский жигуленок с синим
фонарем на крыше.
-- Или кто надоумил? -- не отставал Вениамин Семенович, -- Ох, знал бы кто,
голову бы свернул.
-- А где Катерина? -- спросил Андрей.
-- Домой побежала в слезах. Дурак ты, разве ж так за девушками ухаживают?
И чего вообще ты тут делаешь, ты же поехал домой.
-- Нет, я был в университете... -- мямлил Андрей. -- Потом... черт, я же из
себя не вышел.
-- То то и оно, что вышел и нескоро уже как вернешься. Эх, раз уж я тебя на
Ленинском чуть не задавил, то опять отвезу, но учти, последний раз, и то
только потому, что тебя дома давно ждут.
-- Кто? -- испугался Андрей
-- Узнаешь вскоре.
По дороге все-таки заехали на факультет, и Андрей забежал в компьютерный
класс. Большего всего он боялся, что останется открытой страничка Учителя,
но на экране только светилось: Connection closed by foreign host.
Он закрыл свой логин, и под конвоем Воропаева был доставлен в общежитие.
Когда он зашел в свою келью (Воропаев чуть поотстал в прихожей), из темноты
послышалось: "Умка!", и он почувствовал на плечах материнские руки. Сзади
раздался не менее эмоциональный звук -- это Вениамин Семенович переваривал
услышанное, а потом дверь захлопнулась и они остались вдвоем.
-- Мама!? -- как тогда на Ленинском проспекте вскрикнул Андрей и заплакал.
-- Сынок, как же так... -- только и сказала мать, не имея сил оторваться от
сына.
Они стояли так несколько минут, и оба плакали.
Потом как то пятясь, мать отошла вглубь к столу, и, разводя руками,
пригласила Андрея:
-- Я пока тут тебе щей готовила, их кто-то украл с общей кухни. Вот поешь
хоть второе, стояла уж не отходила.
-- Я не голоден, -- сглатывая слезы отказался Андрей и добавил, -Мама мне
плохо.
14
Нет, меня не проведешь, спорил с кем-то Воропаев. Ему припомнилась старая
инструкция для следователей НКВД, найденная в архиве на Лубянке. Ее нашли в
целую стопку, перевязанную полуистлевшей бечевкой. Стопка долго стояла в
коридоре, и сотрудники пятого управления часто спотыкались об нее, пока она
не развалилась. Воропаев взял одну тетрадку с фиолетовым штемпельным грифом
ДСП, сдул пыль и развернул наудачу. Речь шла о неком театрализованном
методе "доводки" преступника перед арестом. Даже название было специальное
-- "Система Станиславского". Заподозренный и выявленный враг должен
созреть. Этим значительно облегчалась заключительная стадия следствия и
чистосердечного признания. Преступника монотонно и последовательно
нервировали грубой слежкой (буквально наступая на пятки), случайными
звонками в половине третьего ночи ("ах, извините, это не общество защиты
здорового социалистического сна?"), туманными намеками ("ну ты старый хрен,
куда спрятал керенки?") и невероятными совпадениями (например,
одновременным приездом дальних родственников из Киева и Улан-Удэ).
Человек постепенно начинал ощущать какое-то жизненное неудобство, как будто
его линия судьбы постоянно контролируется и подправляется кем-то со
стороны, потом впадает в беспокойство, переходящее в беспричинную панику.
Вот Здесь-то его и надо брать. Уж ни этой ли инструкцией пользовались Ильф
и Петров, когда описывали, как Остап Бендер готовился к решительному штурму
подпольного миллионера? Помнится, тогда они с коллегами посмеялись, а вот
теперь Воропаеву было не до смеха.
После того, как мать Андрея назвала сына Умкой, он сам себя почувствовал
под системой Станиславского. События последних дней вдруг превратились в
странную невозможную цепь невероятных совпадений, цепь, кованную не им, а
кем-то всезнающим и всесильным. Да взять хотя бы их встречу! Каким образом
он в огромном миллионном городе, где большая часть людей никогда не
встречаются друг с другом, нашел этого бедного студента? А уж все
остальное, просто уму не постижимо. Да нет, не может быть, протестовало
материалистическое образование Воропаева. Прав доктор, надо отдохнуть или
хотя бы выспаться. Он полез за сигаретами и обнаружил пустую пачку.
Чертыхаясь, погнал машину к метро, в надежде на киоски.
В позднее время у станции метро Университет еще толкался народ. Спешили по
домам засидевшиеся на работе преподаватели, вечерние студенты брали пиво, и
прячась от дождя под козырьком, о чем-то весело говорили, подъезжала на
девятках с тонированными стеклами братва в лампасах, затоваривалась
кристалловской водкой, шла обычная ночная московская жизнь, напоминавшая
киплинговскую сказку о том, как разные звери приходили к водопою и не
трогали друг дружку.
Воропаев не сразу обратил внимание на среднего роста гражданина, стоявшего
перед ним. Лишь когда тот просунул в окошко десятку попросил баночку
"Черного Медведя", Воропаев обомлел:
-- Михаил Антонович?!
Гражданин сначала взял пиво, пересчитал сдачу, а уж потом повернулся:
-- Вы обознались.
Слава Богу, это был не доктор. Воропаев извинился, купил пачку сигарет
"Петр I" и, мотая головой, побрел к своим Жигулям.
Дома перед сном он выпил коньяку, но в ночной тишине шум стал еще
отчетливее. Теперь он заметил в нем какие-то переливы, будто завывание
ветра в печной трубе.
Он опять вспомнил про дачу, потом про очки, потом про Умку, потом про
Петьку Щеглова и так все в полусне перемалывал до трех утра. Потом встал,
тихо, чтобы не разбудить домочадцев, из ванной позвонил в первую градскую.
Доктор оказался на ночном дежурстве и посоветовал непременно тотчас
померить давление.
-- Сто десять на девяносто, -- под свист выходящего из резиновой груши
воздуха, говорил доктор. -Давление в норме, странно. Впрочем, чего там
странно, ведь человек состоит из сосудов, как орган. Не орган, заметьте, а
орган. Вот он и играет, а нам все кажется возраст, нервы, вон отец Серафим
тоже жаловался, да я и сам иногда коньячком спасаюсь...
-- А как вам, Михаил Антонович, система Станиславского? -зачем-то спросил
Воропаев.
-- В смысле? -- удивился доктор.
-- В смысле вхождения в роль, вы как больше любите когда актеры вживаются в
роль, забывая свое Я, и как бы превращаются в своих героев, или когда они
знают, что они актеры, а героев играют сплошным мастерством?
-- Знаете, господин полковник, я с отцом Серафимом долгую беседу имел, и
вам советую с ним поговорить.
-- О чем же беседа была? -- заинтересовался Воропаев.
-- О жизни, он мне сказал, что и я болею.
Корнев Павел
Прозоров Александр
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Буркатовский Сергей
Каменистый Артем