и назвала каким-то прозвищем, которое немедленно забыла.
видел, чтобы Квудл так себя вел. Пес вскочил, встряхнулся и побежал перед
дамой, ведя ее к железной лестнице, по которой она еще не поднималась.
Наверное, именно тогда она обратила на него внимание, и он позабавил ее, как
позабавил поначалу торжественный турецкий пророк. Замысловатый гибрид
сохранил бульдожьи ноги, и ей показалось, что сзади он похож на чванливого
майора, направляющегося в клуб.
даже заперто, так как напоми
политической карьере. Сейчас ей показалось, что комнаты обновляют. В одной
из них стояло ведро с известкой, в другой была стремянка, в третьей -
карниз, в четвертой - гардины. Они одиноко висели в обшитой панелями зале,
но поражали пышностью;
мысли о змеях, хотя у них не было ни глаз, ни рта.
оттоманка, зеленая с серебром.Леди Джоан села на нее от усталости и из
озорства, ибо ей припомнился рассказ, который она считала одним из самых
смешных в мире: некая дама, лишь отчасти посвященная в тайны теософии,
сиживала на такой тахте и лишь потом узнала, что это - махатма,
распростертый в молитвенном экстазе. Она не надеялась, что сядет на махатму,
но самая мысль рассмешила ее, очень уж глупо выглядел бы тогда лорд Айвивуд.
Нравится он ей или нет, она не знала, но знала твердо, что было бы приятно
поставить его в дурацкое положение. Как только она опустилась на оттоманку,
пес, семенивший за нею, уселся на ее подол.
анфиладе комнат, в которых люди, подобные Филипу Айвивуду, забывают, что они
- только люди. Чем дальше она шла, тем наряднее все становилось; очевидно,
крыло это начали украшать с другого конца. Теперь она видела, что анфиладу
завершают комнаты, похожие на дно калейдоскопа, или на гнездо жар-птицы, или
на застывший фейерверк. Из этого горнила красок к ней шел Айвивуд, черный
фрак и бледное лицо особенно четко выделялись на таком фоне. Губы его
шевелились, он говорил сам с собой, как многие ораторы. Ее он, кажется, не
видел. Она же
поняла, почему он показался ей менее зрячим и более бледным, чем обычно. Он
нес на пальце, как предки его носили соколов на руке, очень яркую птичку,
живостью своей подчеркивавшую его отрешенную неподвижность. Джоан подумала,
что не видывала существа с такой прелестной и гордой головкой. Дерзкийвзгляд
и задорный хохолок словно вызывали на бой пятьдесят петухов. И Джоан не
удивилась, что рядом с этим созданием сероватые волосы Филипа и холодное
сотни раз, но не знали, каков он.
Rusnonotus Haemorrhus, a
наваждение... Все думала и думала про Далиаса Голсуорси. - Строгость его
лица пристыдила ее, и она сказала, погладив птичку пальцем: - Какая славная!
терпел их разговор друг с другом. Но мимолетное внимание к существу, ничуть
не похожему на бультерьера, оскорбило его лучшие, рыцарские чувства. Он
глухо зарычал. Живое сердце подсказало Джоан нагнуться и погладить его.
Чтобы отвлечь внимание от Rusnonotus'a, она принялась восхищаться последней
комнатой анфилады (они дошли до конца), выложенной цветными и белыми
плитками в восточном вкусе. Дальше, чуть выше, располагалась круглая
комнатка внутри башенки, из которой были видны окрестности. Джоан, знавшая
дом с детства, сразу увидела, что это - новшество. Слева, в углу последней
комнаты, зияла черная дыра, напоминавшая ей о чем-то позабытом.
огород или к старой часовне. Айвивуд серьезно кивнул.
Дело в том, что она вела в места, о которых я не хотел бы вспоминать.
Скандал с туннелем вызвал в графстве дурные пересуды. Наверное, ваша матушка
вам рассказывала. Хотя там только кусок сада и полоса земли, до моря, я
приказал огородить это место, и оно заросло. Анфиладу я кончаю здесь по
другой причине. Идите посмотрите.
восторга. Пять легких азиатских окон глядели на бронзу, медь и пурпур
осенних парков, на павлиньи перья моря. Она не видела ни дома, ни человека,
и ей казалось, что это - не издавна знакомый берег, а новый, невиданный
пейзаж.
- Что приходит вам на память, когда вы смотрите в эти окна?
грозные моря..."
фей"
дома, край света. Не ощущаете ли вы, что это - самая суть восточного
искусства? Такие цвета - как облака на рассвете, как острова блаженных.
Знаете, - и он еще понизил голос, - тут я затерян и одинок, словно восточный
путник, которого ищут люди. Когда я вижу, как лимонная эмаль переходит в
белую, я чувствую, что я - за тысячи миль от этих мест.
почувствовала.
нас в открытое море. Говорят, в нем нет живых существ, но мы читаем его
знаки, словно иероглифы восхода и заката, украшающие край
погладила ярко-лиловые крылышки восточной птицы.
искусство; но, увидев, что Джоан гладит соперника, он побежал в большие
комнаты, заметил дыру, которую скоро должны были заделать плитками, выскочил
на старую темную лестницу и поскакал
открытому окну и посмотрел
света?
меди и другого оранжевого
высокая, до луны, и заколдованный принц в золотой клетке, которая висит на
звезде.
похолодало или оборвалась далекая музыка.
осторожно посадил в клетку.
дневной свет в незнакомой части сада, где он не бывал никогда и никто давно
не бывал. Все здесь заросло, а единственный след человека - руины готической
часовни - оплели паучьи сети и облепили грибы. Многие из этих грибов лишь
прибавляли бесцветности бурыми и тускло-бронзовыми тонами, но некоторые,
особенно со стороны моря, были оранжевыми и пурпурными, как комнаты лорда
Айвивуда. Человек, наделенный воображением, разглядел бы аллегорию в том,
что искалеченные архангелы и святые кормят таких наглых и нестойких
паразитов, как эти грибы, окрашенные кровью и золотом. Но Квудл не питал
склонности к аллегориям; он просто бежал трусцой в самую глубь серо-зеленых
английских джунглей и ворчал, продираясь сквозь чертополох, как житель
большого города, проталкивающийся сквозь толпу, но неуклонно шел вперед,
вынюхивая землю, словно что-то его привлекало. Он и впрямь унюхал то, что
привлекает собак гораздо больше, чем собаки. Преодолев последний ряд
лилового чертополоха, он вышел на полукруглую лужайку, на которой росли
несколько тощих деревьев,
вход в туннель. Туннель этот был огорожен неровными, пестрыми досками и
походил на домик из пантомимы. Перед ним стоял коренастый оборванный человек
в охотничьей куртке; он держал потемневшую сковородку над маленьким