Чтение 14–й страницы книги ~Человек по имени Беда~

по синей станции "Площадь Наву", погруженные в обычную свою суету -
домохозяйки с сумками, откуда мертвенно, как сухие ветви кустарника,
торчат ноги забитых кур; египтянки с их шумным говором, в широких парчовых
юбках; клерки, на ходу интимно бормочущие в радиотелефоны; ленивые холуи,
посланные господами по делу и явно задержавшиеся на площади Наву, где что
ни шаг, то новое диво...

Кому тут дело до человека по имени Беда, который стучит в обшарпанную
дверцу и просит позвать другого человека, по имени Петр...

А тут дверка как раз приоткрылась и Бэду впустили.

- Входи уж.

Вошел.

- Иди уж.

Пошел.

Узкий длинный ход, сырые стены в арматуре, кругом какие-то трубы. Но
под ногами было сухо, а когда достиг обширного бункера, переделанного под
храм, так и вовсе красиво. Между стенами и фанерными перегородками,
установленными по всему периметру, поставили электрообогревательные
устройства. Перегородки хоть и взяты на том же складе мебельных
полуфабрикатов, что и уёбище, уродующее оракульное рококо, а отделаны
совершенно иначе. Красивым холстом затянуты, разрисованы цветами и
плодами. Будто в райский сад входишь.

С потолка три лампы на цепях свисали, рассеивая полумрак. В большом
жестяном корыте, полном песка, потрескивали тонкие красные свечки, числом
около сорока.

Рослый рыжий человек уже шел Бэде навстречу.

- Я Петр, - сказал он.

Бэда остановился, по сторонам глазеть бросил и на человека этого
уставился.

Всего в том человеке было с избытком: роста, волоса, голоса. Так что
рядом с ним совсем потерялся неказистый Бэда.

Потому, смутившись, стоял и безмолвствовал.

Потом о деньгах вспомнил и протянул их неловко.

- Вот...

- Что это? - строго вопросил рыжий.

- Четыре сикля. Мне ваш этот, который у двери, третьего дня сказал,
что поминание четыре сикля стоит.

- В вазу положи, - распорядился рыжий. И указал бородой на большую
медную вазу, стоявшую у порога. Бэда ее и не приметил, как входил,
настолько поразил его храм.

Бэда послушно подошел к вазе и, свернув сикли в трубочку, просунул их
в узкое горлышко. После снова к тому Петру повернулся.

- Умер человек один, - сказал Бэда. - Просил за него вознести... ну,
все, что нужно. Вот я и пришел.

Рыжий пристально глядел на Бэду, пальцами бороду свою мял.

- А так редко в храм ходишь? Что-то я тебя не помню.

- Редко, - сказал Бэда. - Да из барака поди выберись... А как
выберешься, так всегда дело какое-нибудь найдется.

- Ну, ну, - подбодрил его Петр. Но вид по-прежнему имел озабоченный и
строгий. - Служишь-то как, хорошо?

- Как умею, - сказал Бэда.

- А ты, небось, плохо умеешь?

- Не знаю, - честно сказал Бэда.

- Кому служишь?

Бэда губу прикусил, понимая, что сейчас его выгонят.

- Оракулу, - ответил он еле слышно.

Тут рыжий побагровел, как свекла.

- КОМУ?

- Оракулу.

Помолчав, Петр уточнил, чтобы не вышло ошибки:

- В кабаке бесовском?

- Да.

Рыжий Петр замолчал, тяжким взором на Бэду уставившись. Потом сказал
сердито:

- Уходи.

- Я сейчас уйду, - поспешно согласился Бэда, - только вы за этого
человека... вознесите. Мне ничего больше и не надо.

- Тебе много что надо, - загремел Петр, - только ты, несчастный,
этого не понимаешь...

- Да я понимаю... - проговорил Бэда, радуясь, что его пока что за
шиворот не хватают и к дверям не тащат.

- Не понимаешь! - громыхал разгневанный Петр. - Из Оракула бежать
надо, бежать! Эта лавка навлечет еще на Вавилон беды великие... - Помолчал
и вдруг, смягчившись, спросил: - Как звали того человека?

- Не знаю...

Петр опять начал багровой краской наливаться.

- Как это - не знаешь? А как же ты за него хочешь молиться?

- Я-то помню, какой он и как выглядел... - растерянно сказал Бэда. -
А там, где он сейчас, его и подавно знают... Это надсмотрщик мой бывший.
Я, пока за проволокой на площади Наву вшей давил, его за полное говно
считал. Он же, подлец, голодом нас морил, а сам с работы полные сумки
жратвы таскал... И справки медицинские подделывал, чтобы подороже товар
сбывать. А оказалось, что душа у него ясная и чистая... Но это только
потом оказалось, когда он помер. А пока жив был, иной раз лежишь и думаешь
- своими бы руками задушил эту гадину.

- Это хорошо, - медленно проговорил Петр, - что ты за мучителя своего
молиться хочешь...

- Да какой он мучитель... Так, воришка, а что орал на нас - так то не
мучительство, а одно только развлечение... - Бэда ухватил Петра за рукав.
- Вы уж сделайте для него все, что надо, хорошо? Просто скажите: бэдин
надсмотрщик с площади Наву, вот и все. Он в синей тужурке ходил.

Петр непонятно молчал.

Бэда повернулся, чтобы уйти, когда Петр рявкнул ему в спину:

- Стой!

Бэда остановился.

Петр извлек откуда-то из-под своей рубахи необъятных размеров тяжелый
крест и - как показалось перепуганному программисту - замахнулся на него.

- Голову наклони, дикий ты осел, - грозно сказал Петр. - Благословлю
тебя.

На узорной решетке садов Семирамис висело большое объявление:
"СОБАКАМ, РАБАМ, НИЖНИМ ЧИНАМ И ГРЯЗНОБОРОДЫМ ЭЛАМИТАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН".
Поскольку Пиф никогда не была ни собакой, ни рабом, ни нижним чином, ни
тем более грязнобородым эламитом, то на надпись эту внимания не обращала.

А тут поневоле обратишь, когда Бэда вдруг споткнулся, густо покраснел
и выпустил ее руку.

Пиф - на этот раз в белоснежном виссоновом платье (пена кружев
вскипает у ворота, оттеняя шею, увитую тонкой золотой цепочкой) - брови
сдвинула, голову вскинула:

- Пошли они на хуй со своими объявлениями.

- Неприятности будут, - сказал Бэда тихо.

- Я - пифия, - высокомерно объявила Пиф. - Пусть только прибодаются.
Не ссы. Идем.

Они миновали узорные ворота и оказались в прохладной тени под
зелеными сводами садов Семирамис.

Странное это место в Вавилоне, сады Семирамис. Впрочем, какое место в
Вавилоне не странное? Ноги собьешь, искамши, да и не отыщешь такого,
пожалуй.

Еле слышно шуршит вода в скрытых под землей оросительных трубах.
Трубы керамические, по старинной технологии сделанные. Во время потопа
сады были разрушены, но потом их восстановили во всей былой красе.

Тут и там среди пышной зелени мелькают статуи - дельфины, бьющие
хвостом рыбы, обезьянки с плодами в руках. Настоящие обезьянки прыгают с
ветки на ветку. Кое-где на деревьях вывешены стрелки и указатели: "ТУАЛЕТ
- 0,5 АШЛУ", "ЦВЕТЫ НЕ РВАТЬ", "ОКУРКИ В ТРУБЫ ОРОСИТЕЛЬНОЙ СИСТЕМЫ НЕ
КЛАСТЬ. ШТРАФ 40 СИКЛЕЙ", "ОСТОРОЖНО, ОБЕЗЬЯНЫ!"

- А что, обезьяны тут хищные? - спросил Бэда.

- Нет, ласковые. Из рук берут. Только гадят на голову, - пояснила
Пиф.

Они обошли весь сад, оказавшийся, к удивлению Бэды, довольно
маленьким (со стороны выглядел райскими кущами, не знающими пределов).
Наконец Пиф объявила, что у нее болят ноги. Еще бы не болели, когда на
такие каблучищи взгромоздилась!

Бэда купил ей мороженого, и они сели на лавочку под цветущей
магнолией. От запаха у обоих разболелась голова, но уходить не хотелось.
Пиф съела свое мороженое, выбросила стаканчик в траву и, сняв туфли,
поджала под себя босые ноги. Бэда взял ее ступню в руки.

- Натерла, - сказал он, недоумевая. - Зачем женщины только носят
такую неудобную обувь?

- Чтобы вам, дуракам, нравиться, - ответила Пиф.

- Мне бы больше понравилось, если бы ты ноги не натирала, - сказал
Бэда. - А как ты выглядишь - это дело десятое.

Он тут же понял, что ляпнул невпопад. Впрочем, Пиф только вздохнула
легонько. Мужчины всегда говорили не то, что она хотела бы от них
услышать. Она привыкла к этому.

- Ну, и с чего ты взял, что я именно тебе хочу понравиться? - сказала
Пиф, чтобы отомстить за свое разочарование.

Бэда не ответил.

В соседней аллее расположился духовой оркестр. Некоторое время они
слушали музыку и молчали. Потом Бэда сказал неуверенно: