скверное?
глаза вернулся, и румянец на щеки.
(удачно, неделя, как из чистки), ловко продел руки в рукава,
застегнулся. Широковат немного. Постройнела фигура за последние годы,
исчезло брюшко, награда Женевы, напрочь исчезло. Рациональная диета
категории три Б. Волос, правда, совсем не осталось, но нет и перхоти,
не то, что у некоторых.
круглые стенные часы. Свои, верный "мозер", давно ушли в фонд "рот
фронта". Взамен, правда, дали другие, в дешевом, но сияющем корпусе,
но те сломались быстро и безнадежно, часовщик толковал что-то о
"конусах, которые вместо камней", но починить не смог. Пустяки,
утешала Надя, счастливые часов не наблюдают, а они были счастливы
тогда, ожидая полную, всемирную победу со дня на день, и полное же,
мировое признание.
забыв, что выдерживала прежде часами. - Проходите, геноссе.
И стол - будь он мерилом ума хозяина, сидеть за ним гению, титану.
Хорошо, что нашли время зайти. Присаживайтесь, пожалуйста.
начинался разговор.
Меньше и меньше. Ваши приемы, ваши методы, ваши аргументы устарели.
Они годились, с оговорками, в начале века, розовый флер ожиданий,
смутные планы, теоретические дискуссии. Но сейчас-то, сейчас! Не время
витийствовать! Наш центральноевропейский союз воюет! Бьется! Со всех
сторон окруженная врагами, страна напрягает последние силы. Противника
не возьмешь наскоком, кавалерийской атакой, он могуч, только трус
боится признать сей факт. Мы, Коминтерн, существуем отнюдь не для
просветительства заблудших, мы не воскресная школа. Мы боремся, не
пушками, не бомбами, а словом. Бороться не значит ругать и поносить
врага. Ругать необходимо, но в меру. Мы должны искать во вражьем стане
слабину, непрочное звено - недовольных, сомневающихся, сочувствующих
нам, нашим идеям, искать и звать к себе, показывать перспективы
свободы, воли. Если требуется - объяснять, если требуется - манить,
прельщать, соблазнять. Не нужно бояться таких слов. Мы на войне, где
хороши все средства, я подчеркиваю: все! А вы, Владимир Ильич! Вы
берете на себя роль обличителя, старого бранчливого дядьки. По вашему,
в России живут сплошь недоумки, лизоблюды, лакеи, перевертыши,
прихлебатели - это ваши слова! - он потряс папкой. - Все идиоты.
зажиточные крестьяне, то есть как раз наша аудитория. Любимый вашему
сердцу люмпен нас не слышит. А тех, кто слушает, вы обливаете помоями,
отвращаете от нашего радио, от "Свободы", перечеркивая труд товарищей,
усилия государства, отрывающего средства от фронта на поддержку
Коминтерна. Что это? Недомыслие? Намеренность? Хочется верить, что
первое...
даже обрадовался: в запальчивости, гневе, можно было наговорить
лишнего. Уже наговорено...
Брюссель. И тогда мы спорили, но споры носили абстрактный, отвлеченный
характер. Теперь же иное время, поймите! - он помолчал секунду. -
Думаю, происходящее - не вина ваша, а беда. Вы взвалили на себя
слишком тяжелую обузу. Знаю, фактически вы выполняете втрое больше
работы, чем любой в Русской секции, отсюда и переутомление, и нехватка
времени обмыслить, верно оценить ситуацию, проанализировать
свершившиеся перемены, скорректировать методы. Полагаю, вам стоит
отойти от дел. Временно, временно. Думаю, даже можно оставить за вами
"Хронику рабочего движения". И довольно. Остальное примут на себя ваши
товарищи, - Лев Давидович рассеянно перебирал бумаги синей,
"разносной" папки. Выдохся былой пыл, раньше любой выговор он
превращал в речь, порой часовую, взвинчивая и доводя себя до слез, до
истерики. Или решил не тратить пороха на отработанный материал?
трех страницах пять раз использовать слово "архи", - он показал
скрепленные листочки. - Вы же не местечковый мудрец, одолевший
одну-две книжонки и перепевающий их всю жизнь, у вас университетское
образование, так используйте его. Вы что кончали, московский?
рассчитываем, надеемся на вас...
показался юнец. Знакомая личность. Месяца два назад стажировался в
Русской секции. Клейст? Фейхт? Как там его. На редкость бестолковый и
самонадеянный субъект.
предупредительность, внимание. Патока. Тьфу. - Геноссе Штауб сообщил,
что ты, может быть, успеешь зайти.
переоделся - они жали друг другу руки с показной мужественностью
тайных педиков.
на Лернера.
подустал, нуждается в отдыхе, но он непременно восстановится.
Лернера у самой двери. - Снижение объема работы не повлечет снижение
разряда, вы по-прежнему остаетесь в категории три Б, это я обещаю. По
крайней мере, на ближайшее время.
сил прикрыл дверь тихо, без малейшего намека на хлопок, не дождетесь.
Как в мареве, шел он по коридору, лестнице, двору, отделяясь от всего
толстым мутным стеклом, не слыша и не видя ничего вокруг.
беспомощной мышью. Списал в балласт, в утиль, на чердак к зонтам со
сломанными спицами и продавленными плетеными дачными креслами.
Архимошенник! Да, архи, архи, архи! Заносчивый самовлюбленный болван,
балбрисник! Ну, нет, мы еще посмотрим. Свинячим хрюкалом не вышли-с,
Лев Давидович! Вы не царь и не бог, не вождь, не руководитель
Коминтерна даже, а всего-навсего вице-директор. Вице! - он шел,
размахивая руками, разговаривая сам с собой, то тихо, под нос, то
срываясь на крик. Редкие прохожие отшатывались, жалостливо глядели
вслед, принимая за пострадавшего от бомбежки, контуженного или
отравленного газами.
месте. Кажется, он дал волю нервам, распустился. Негоже. Куда это он
забрел? Энгельсштрассе? Версты три отмахал беспамятно. Действительно,
не мешает отдохнуть, восстановить силы - чтобы, вернувшись, ударить
сильно и больно. Надо много силы. Отдохнуть. Съездить в зооцирк. За
город. Отдыхом пренебрегать нельзя, раз уж выдалось у него свободное
время, он его использует и на отдых тоже. Почему нет?
человек, очередь. Сейчас около шести. Через час кончится фабричный
день, станет куда люднее.
вожатому, подальше от шумливого контролера. Коминтерновское
удостоверение стоило дорогого: позволяло пойти или поехать в любой
конец города, в любое время, не соблюдая часов ветеранов, служащих,
фабричных, больных. Жаль, у Надюши такого нет.
Задумавшись, он спохватился лишь во дворе депо, когда трамвай,
скрежеща ребордой о рельс, круто завернул на отстой, освобождая путь.
пассажира на стратегический объект. - Документы!
провел его до выхода из депо.
он, желая сократить дорогу, свернул не туда, попав уж совсем в
немыслимые места, о которых за десять, нет, шестнадцать лет берлинской
жизни и слыхом не слыхивал. Когда он снова набрел на линию и дошел до
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Каргалов Вадим
Шилова Юлия