Чтение 14–й страницы книги ~Облака~

он уже ничего не видел и не чувствовал...

Приближались крики, Джой, с разорванной лапой скулил, пытался подняться,
но все безуспешно. Томас и "белая" не отходили от него, готовы были защищать
его до последнего...

Кусты нежданно распахнулись и выбежали сразу король и мальчик.

Король подхватил Джоя клыками, потащил под защиту зарослей. Мальчик
побежал следом за ними, плача и шепча:

- Я останусь с вами, я буду жить с вами, как Маугли! Вы такие хорошее! Я
буду счастлив с вами! Я не за что не вернусь в город! Теперь этот... отец он
же убьет меня!.. Я не хочу туда возвращаться - там зло, там тяжко мне...

И в это время дождь также неожиданно, как и начался закончился.
Освобожденные от стремительных туч, лучи солнечные прорвались, разлились
средь ветвей, заблистали, зазолотились яростными слезами, в летящем с ветвей
каплях. А ветер дул по прежнему - шумел мокрой листвою - и весь лес
заходился тревожным, беду предвещающим напевом...

* * *

Дима остался жив в тот октябрьский день. Видно, местом его смерти суждено
было стать не полуобвалившейся плите в мертвом, южном доме - но какому-то
иному, быть может и более живописному уголку.

Житель страны не мог видеть забившего в темный угол Диму, он стрельнул
наугад и промазал. Пуля раздробила стену в сантиметре от его уха и,
возможно, именно от силы удара того, вместе с кровью из ушей, потерял он и
сознание.

Черные облака вдруг рассеялись и тогда... тогда он понял, что попал в
блаженный мир. Он вновь шел по парку - и там везде были Жизнь и Любовь
слитые воедино - все сияло ими, а на скамейке, словно фонтан, озаряющий весь
этот, улыбающийся ему мир - сидела Она - прекрасная Дева с белыми волосами.
Он подошел к ней, протянул навстречу пальцы - вот их руки должны были
встретиться - какой же это миг! Как вспыхнуло сердце! Из него рванулась
светлая песнь, стихи...

Загудел, раздробился раскат и милый сердцу его мир, был разрушен. Парк
затянулся пеленою, а потом и пелена была поглощена уродливыми углами
разрушений.

Впрочем, почти ничего не было видно - наступила ночь - и лишь
пробивающиеся с улиц отсветы пожарищ, давали минимальное освещение, мучаясь
на перекошенном бетоне...

Многие дни в Димином дневнике не появлялось ни одной записи, но вот
однажды появилось там сразу множество исписанных страниц:

"Так - сейчас главное собраться, описать все, что стоит описания за эти
дни, а так же и еще кое-что... ведь, этот дневник может быть найден. Быть
может, - так на это надеюсь! (хотя в душе и понимаю, как это несбыточно) -
Она прочитает его... Так бы хотелось в это верить... Вдруг, все же...

Ежели ты читаешь, о Дева, которую видел я лишь мгновенье, то я счастлив
безмерно, тогда я улыбаюсь, глядя на этот лист! Знай же, что вся жизнь до
того мгновенья, и все это кошмарное существование после него - ничто! Вся
вечность ничто перед тем мгновеньем! Оно, то мгновенье, когда я увидел тебя,
оно каждый день в памяти, в сердце, в душе моей произрастает непрерывно. Я
вижу его цветком среди развалин поднявшимся... Впрочем, все то слова, и, мне
кажется они слишком блеклые против моих чувств. Потому оставим...

Пока я опишу, что со мной было за эти дни. Эх, голова так гудит - пальцы
не гнуться - все тело, словно разваливается... Лишь бы суметь дописать. Ну а
пока, на всякий случай, я просто скажу, что вас Люблю. Я могу так говорить,
я выстрадал это... Как же я вас Люблю! Господи, как же жаль, что не могу вам
этого сказать прямо! Господи, как же я вас люблю... слезы...

Сейчас так не хочется возвращаться из моих чувств к тебе туда, назад, в
город - но все же описать надо, потому что иначе никто про это и не узнает.
Постараюсь быть краток, так как времени осталось совсем немного...

Итак, начнем с того, что было семь дней назад.

Я очнулся в темноте, выбрался из своего укрытия - огляделся. Оброненный
мною автомат, конечно же забрали. А если бы даже и оставили - я бы не взял
его. С некоторых пор меня стало воротить от одного вида оружия. Любого
оружия, черт подери!

Во дворе у костров грелись жителей этой страны. Где-то дальше гремело,
разрывалось, прорывался треск пулеметов - все то, к чему я так и не смог
привыкнуть. Все то, что истерзало... Ладно...

Мне удалось пробраться никем незамеченным, выползти на улицу.

Вот там ждало меня тяжкое испытанье, описание которого, о Дева, вы все же
дочитайте до конца.

Вы, должно быть, не знаете, как пахнет горелая плоть. Этот запах
захлестывает пронзительной волною, он прорезается к вам в легкие, и вас
выкручивает наизнанку. Вас выкручивает, но не рвет, вы Дева, вся выкручена
на изнанку, все болит все рвется - все сильнее и сильнее и от этого нельзя
убежать - к этому, если у тебя честная сердце и душа, нельзя привыкнуть.

Зачем пишу вам это? Вам прекрасной и святой, которая никогда и не ведала
о подобных ужасах?... Потому что все это время я вспоминал вас, и вас образ
был безмерно сильнее этого, людьми созданного ада. Вы должны это знать,
потому что - верю! - прошлись бы вы по этим черным улицам и улеглась бы
боль; а там, где бы вы ступали, дева, произрастали цветы! Вы бы предвечным
родником... Нет, я мог бы писать это вечно, и лучше - в стихах. Но у меня
впереди не вечность, а считанные часы, а то и минуты.

Итак, я продвигался по улице, стараясь держаться теней, хотя их было не
так уж и много; часто догорала подбитая наша техника, просто какой-то хлам.
И среди всего этого трупы: просто трупы, трупы обгоревшие, ошметки плоти...

Часто я слышал речь людей, которых, по какой-то причине, должен был
бояться, когда они проходили рядом, я притворялся мертвым. В этом городе
лежащий на асфальте мертвый привлекает куда меньше внимания, чем живой.

Я очень изнемог на этих улицах - они высасывали силы - не думайте, что
мне хотелось есть... От еды меня воротило, с тех пор, как появился Запах.
Это было очень долгое, напряженное, выматывающее болезненным окружением,
продвижение вперед - я также желал вырваться из города, как орел привыкший к
белоснежным вершинам гор, и полетам среди гор-облаков и посаженный в узкую
клетку...

Чтобы продолжить продвижение в необходимом мне направлении, требовалось
пересечь улицу. Сначала я пополз, но улица была перегорожена обломками дома
и тогда пришлось приподняться.

Дальше я уже не полз и вскоре поплатился за это.

Окрик на местом наречии - слов было не понять, но смысл ясен - спрашивали
или имя, или пароль.

Тут же из-за укрытия вышел местный воин, в руках он держал направленный
на меня автомат - лицо темная, в глазах, я навсегда запомнил - страшная
Жажда, что Ничего не было.

Я слышал, что они берут в плен, и к пленным относятся довольно сносно,
никого, во всяком случае, не убивают. Но я бы не смог сдаться.

Как только представил Я, что ждут меня недели, а то и Месяцы в
каком-нибудь подвале, вдали от Вас, тогда я понял, что лучше уж смерть. Нет
- я не хотел умирать, просто быстрая смерть казалась лучшего такого
медленного загнивания, ежедневной, безысходной муки.

И я рванулся прочь, не назад - за завал, а около него, в ту сторону, где
разумел - находитесь вы.

Я ждал очереди - ждал, что, как только застрекочет она - упаду - и так,
получив, быть может, только одно ранение, притворюсь убитым.

Не знаю - может быть, он почувствовал, что-то - но он мог бы меня убить -
ведь - это был боец, ну а я - вовсе не герой, мимо которого изворачиваются
все пули.

Сначала я и не понял, что он стреляет; потом вижу - пули скребутся, искры
высекают из брони нашего танка, который догорал там на улице. Но я не падал
- я просто забыл, что должен падать, я Жаждал вырваться из этого Ада.

Но вот, под ногу подвернулось что-то, падение...

Видно то - куда я упал, не было просто совпадением - то, что я тогда
пережил чудовищно, и не знаю кому то было угодно - Богу или сатане. Но, если
это совпадение, то совпадение слишком уж неслыханное.

Не знал я, что наш отряд прорывался по этой улицы. Какая-та мясорубка там
произошла... Я споткнулся о нашего командира, того самого который недавно
орал на меня.

Я упал на его грудь, прямо предо мной было его окровавленное лицо и он
был еще жив... Позади подошел местный, поставил мне ногу на спину, стал
вдавливать в командира.

Во мне сейчас ад и рай. Я описываю ад. Простите. Мне это не приятно. Я
должен описать это, чтобы знали вы, что все - и самое высшее проявление
небесная и самая глубокая мерзость адская - все есть на этой земле. И от
мерзости нельзя отворачиваться - ее надо помнить и стремиться вверх.

Это останется навсегда с моих духом: он вдавливал меня, а у командира
была разодрана грудь - это теплое, вязкое пропитывало меня. Уткнулся в его
лицо и глаза его - огромные, страдающие глаза прямо предо мной.

А под ним - еще одно тело. Целый завал получился - наверху этот, давит
меня сапожищем, подомной - командир умирает, ну а внизу - сожженный, я уж и
не знаю кто - лицо сморщенное, черное, прогоревшее. Когда стали меня
вдавливать раздался треск - ну Вы понимаете, сидите в саду у фонтана и
понимаете - мясо то почти все прогорело - кости то и ломаются - проседать мы
стали.

Тогда получилось так, что уши мои как раз к губам командира попали и он
хрипит и шепчет мне, и с каждым словом кровь из его продавливаемой груди мне
в ухо врывается:

- А это ты... Улететь захотел из темницы?.. Как же ты давишь на грудь
мою... Я то умираю. Слышь-ка - ты все-таки последний, с кем я здесь говорю.
Ты вырвешься - найди в городе *(тут читатель позволит пропустить мне адрес и
фамилию) - жену мою... Передай, что любил; подробностей не рассказывай - а
скажи, что убили - и все. Тело, все равно, не найдут. Передай, что очень