Чтение 14–й страницы книги ~Любовница смерти~

деле он провел хитроумное расследование, которое вывело его на меня. Каково,
а? Это интереснейший субъект, я в людях толк знаю. Он и стихи слагает, в
японском стиле. Вы услышите -- это ни на что не похоже. Я велел ему придти
сегодня. Ведь место Аваддона еще свободно".

Я позавидовала неизвестному господину, который сумел так впечатлить
нашего бесстрастного дожа, однако же слушала рассказ не очень внимательно --
меня волновало совсем другое. Я намеревалась прочесть новое стихотворение,
над которым просидела всю минувшую ночь. Надеялась, что у меня, наконец,
получилось, как должно, и Просперо оценит этот крик души менее сурово, чем
мои предыдущие опыты, которые... Ладно, об этом я уже писала не раз, поэтому
повторяться не буду.

Когда настал мой черед, я прочла:

Вы забудете, не так ли,

Куклу с синими глазами

И кудряшками из пакли.

Околдованную вами?

Безразлично вам, ведь верно,

Что с экстазом страстотерпца

Обожало вас безмерно

Целлулоидное сердце?

Помолиться, что ли, Богу?

Только нет у кукол храма.

И былая недотрога

Тихо плачет: ма-ма, ма-ма!

Там была еще одна строфа, которая мне особенно нравилась (я даже
уронила над ней несколько слезинок) -- про то, что у куклы не бывает бога
кроме кукловода. Но безжалостный Просперо махнул рукой, чтоб я остановилась,
и поморщившись обронил:

-- Манная кашка.

Его совсем не занимают мои стихи!

Дальше стал читать Гдлевский, которого Просперо вечно расхваливает
сверх всякой меры, и я потихоньку вышла. Встала в прихожей перед зеркалом и
заплакала. Верней, завыла. "Манная кашка!"

В прихожей было темно, и в зеркале я видела только свой сгорбленный
силуэт с дурацким бантом, который совсем съехал набок. Господи, какой же я
себя чувствовала несчастной! Помню, подумалось: вот бы духи сегодня вызвали
меня. Я бы с наслаждением ушла от всех вас к Вечному Жениху. Да надежды было
немного. Во-первых, духи в последнее время либо не появлялись вовсе, либо
несли какую-то невнятицу. А во-вторых, с какой стати Смерть выберет в
возлюбленные такую никчемную, бездарную мокрицу?

Потом раздался звонок. Я наскоро поправила бант, вытерла глаза и пошла
открывать.

Меня ждал сюрприз.

На пороге стоял тот самый господин, которого я видела, когда относила
Аваддону незабудки".

Явление принца Гэндзи

В тот день, когда в квартирку, расположенную под самой крышей, явился
заплаканный Петя-Керубино и напугал хозяйку сначала известием о смерти
Аваддона, а затем прощальным стихотворением Избранника, Коломбина долго
сидела Б кресле, снова и снова перечитывая загадочные строки.

Поплакала, конечно. Аваддона, хоть он и Избранник, было жалко. Но потом
плакать перестала, потому что зачем же плакать, если человек обрел то, к
чему стремился. Свершилась его свадьба с Вечной Суженой. В подобных случаях
следует не рыдать, а радоваться.

И Коломбина отправилась на квартиру к новобрачному с поздравлениями.
Надела свое самое нарядное платье (белое, воздушное, с двумя серебряными
молниями, вышитыми по корсажу), купила букетик нежных незабудок и поехала на
Басманную улицу. Люцифера взяла с собой, но не на шее, в виде ожерелья
(черный цвет в такой день был бы неуместен), а в сумочке -- чтоб не скучал
дома один.

Дом общества "Великан" -- новый, каменный, в пять этажей -- она нашла
без труда. Собиралась просто положить цветы к порогу квартиры, но дверь
оказалась неопечатанной и, более того, приоткрытой. Изнутри доносились
приглушенные голоса. Если кому-то другому можно, то почему мне нельзя,
рассудила поздравительница и вошла.

Квартира была маленькая, не больше, чем китайгородская, но на удивление
опрятная и отнюдь не нищенская, как следовало бы ожидать по потрепанной
одежде покойного Аваддона.

В прихожей Коломбина остановилась, пытаясь угадать, где находится
комната, в которой жених встретил свою Невесту.

Слева, кажется, располагалась кухня. Оттуда донесся мужской голос,
произнесший с легким заиканием:

-- А это что за д-дверь? Черный ход?

-- Точно так, ваше сиятельство, -- ответил другой голос -- сиплый и
подобострастный. -- Только господин студент не пользовался. Черный ход, он
для прислуги, а они сами обходились. Потому гол был как сокол, извиняюсь за
выражение.

Что-то стукнуло, лязгнул металл.

-- Стало быть, не пользовался? А почему п-петли смазаны? И весьма
старательно.

-- Не могу знать. Надо думать, смазал кто-то.

Заика со вздохом молвил:

-- Резонное предположение. -- Ив диалоге наступила пауза.

Должно быть, следователь из полиции, догадалась Коломбина и от греха
попятилась к выходу -- еще пристанет с расспросами: кто такая, да почему, да
в каком смысле незабудки. Но ретироваться не успела, из коридорчика вышли
трое.

Впереди, то и дело оглядываясь, семенил бородатый дворник в фартуке и с
бляхой на груди. За ним, постукивая по полу тросточкой, неспешно вышагивал
высокий, сухощавый господин в прекрасно сшитом сюртуке, белейшей сорочке с
безупречными воротничками, да еще и в цилиндре -- ни дать ни взять граф
Монте-Кристо, вот и дворник его назвал "сиятельством". Сходство с бывшим
узником замка Иф усугублялось благодаря холеной, бледной физиономии (надо
сказать, весьма эффектной) и романтическим черным усикам. Да и возраст у
щеголя был примерно такой же, как у парижского миллионщика -- из-под
цилиндра виднелись седые виски.

Замыкал шествие низенький, плотно сбитый азиат в костюме-тройке и
котелке, надвинутом чуть не на самые глаза. Вернее не глаза, а глазенки --
из-под черного фетра на Коломбину уставились две узенькие щелки.

Дворник замахал на барышню руками, будто прогонял кошку:

-- Нельзя сюда, нельзя! Подите!

Однако Монте-Кристо, окинув нарядную девицу внимательным взглядом,
обронил:

-- Ничего, пускай. Держи-ка еще.

Протянул бородатому бумажку, тот весь изогнулся от восторга и назвал
благодетеля уже не "сиятельством", а "светлостью", из чего можно было
заключить, что красивый заика, должно быть, все-таки не граф и уж во всяком
случае не полицейский. Где это видано, чтоб полицейские дворникам рублевики
кидали? Тоже из любопытствующих, решила Коломбина. Должно быть, начитался в
газетах про "Любовников Смерти", вот и пришел поглазеть на жилище очередного
самоубийцы.

Красавчик приподнял цилиндр (причем обнаружилось, что седые у него
только виски, а прочая куафюра еще вполне черна), но представляться не стал,
а осведомился:

-- Вы -- знакомая господина Сипяги?

Коломбина не удостоила графа Монте-Кристо не то что ответом, но даже
взором. Вернулось взволнованное, торжественное настроение, не располагавшее
к праздным разговорам.

Тогда настырный брюнет, понизив голос, спросил:

-- Вы, верно, из "Любовников Смерти"?

-- С чего вы взяли? -- вздрогнула она и тут уж на него взглянула -- с
испугом.

-- Ну как же. -- Он уперся тростью в пол и принялся загибать пальцы
затянутой в серую перчатку руки. -- Вошли без звонка или стука. Стало быть,
пришли к з-знакомому. Это раз. Видите здесь посторонних, но о хозяине не
спрашиваете. Стало быть, уже знаете о его печальной участи. Это два. Что не
помешало вам прийти сюда в экстравагантном платье и с легкомысленными
цветами. Это три. У кого самоубийство может считаться поводом для
поздравлений? Разве что у "Любовников Смерти". Это четыре.

В разговор вмешался азиат, изъяснявшийся по-русски довольно бойко, но с
чудовищным акцентом.

-- Не торько у рюбовников, -- живо возразил он. -- Когда брагородные
самураи княдзя Асано поручири от сегуна разресение дерать харакири, все
тодзе их поздравряри.

-- Маса, историю про сорок семь верных вассалов мы обсудим как-нибудь
после, -- оборвал коротышку Монте-Кристо. -- А сейчас, как видишь, я беседую
с дамой.

-- Может быть, вы и беседуете с дамой, -- отрезала Коломбина. -- Да
только дама с вами не беседует.

"Сиятельство" обескураженно развело руками, а она повернула в дверь,
что вела направо.

Там находились две комнатки -- проходная, где из мебели имелся только
дешевенький письменный стол со стулом, и спальня. В глаза бросился шведский
диван, из новомодных, с раскрывающимся брюхом, однако весь облезлый и