перед глазами, сливаясь в неразборчивую головоломку. Из соседней комнаты
через неплотно прикрытую дверь доносился чей-то голос, диктовавший протокол:
паспорт на имя Юрониса Альбинаса Николаевича и профсоюзный билет на имя
Лакса Владимира Ивановича..."
"Мыселивтаксинатаганскойплощадиоколооди н н а д-цатичасов..."
"наулицебылотемноилюдейсовсемневидно..."
исьещевдаугавпилсе..."
Готово? Ну, все. Собирайся, поедешь в Москву...
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Возмездие *
Евгения Курбатова
он так же, как поезд, бесследно, оставив в голове тяжелый звенящий гул. Я
открыла глаза и пыталась вспомнить, что мне снилось, но все расплывалось,
просачивалось, уходило неуловимо быстро. Только два лица еще слабо маячили
перед глазами, и, уже почти вдогонку, я узнала их - Лакс и Юронис. И хотя
сон не припомнился, я теперь точно знала, что эти два лица все время
присутствовали во сне и были все время неподвижны, потому что я видела не
живых людей, а только фотографии.
холодной водой, причесалась, но ощущение разбитости, какого-то надсадного
утомления не проходило. Из комнаты рванулась, в голос завопила джазовая
мелодия. Это пришел с работы отец и принес очередную эстрадную пластинку. На
все свободные деньги он покупает пластинки и накручивает их на радиоле без
остановки. Это его хобби. Сейчас стало модным иметь хобби. Правда, в данном
случае не папа следует за модой, а мода - за ним. Он, помнится, любил джаз
даже в те времена, когда считалось, что квакающую музыку могут любить только
тунеядствующие стиляги, а маленькие человеческие привязанности еще не
назывались хобби. Я помню, меня всегда смешили статьи, где джаз был
обязательным атрибутом времяпрепровождения папенькиных сынков. Потому что
папа и тогда любил джаз, а я не знаю более работящего и трудолюбивого
человека.
мечтательным выражением слушал музыку. Он приложил палец к губам и сказал
шепотом:
органы прокуратуры. Писала долго, потом незаметно потеряла мысль и стала
прислушиваться к музыке. Ах, как хорошо играл пианист! Уж на что я ничего в
этом не понимаю, и то дыхание захватывало. Стремительными аккордами уходил
он от оркестра и вел мелодию сам, широко и решительно. Он будто боялся, что
оркестр догонит и поглотит мелодию, которую он придумал один, и мелодия
исчезала в хрустальном, прозрачном, но почти непроходимом лабиринте
импровизаций, а от оркестра выходил с ним на поединок, рассыпая громадные
звенящие шары, саксофон, но ему было не справиться с этой мелодией, сильной
и светлой, и тогда саксофону помогали кларнет и тромбон. И контрабас пытался
остановить ее, вбивая колышки контрапункта. И все вместе они ее тоже не
одолели, мелодия вырвалась, запела...
не хотелось думать о смерти и убийцах, когда на свете есть такая красота и
доброта. Что-то растравил меня сегодня мой старик. Я старалась
сосредоточиться, но не могла, пока не кончилась пластинка. Отец долго
молчал, затем спросил:
меня. Двое ребят убили молодого парня - шофера такси. Вот и все.
отправят в тюрьму, в Матросскую Тишину, а таксиста похоронят на Даниловском
кладбище. В один миг пропало три молодых человека. В один миг...
когда вогнали таксисту нож в спину. Они дозревали до этого долго. Вокруг
было много-много людей. И никто им не мешал. А в тюрьму этих паршивых
сопляков буду сажать я. Вот в этом и дело...
Альбинас Юронис
Несмотря на поздний вечер, по коридорам ходило много людей. В штатском и
милицейской форме. Я подумал, что меня привезли в тюрьму. Ведут в камеру.
Сначала я все волновался, что люди, которые шли навстречу, будут
останавливаться и глазеть на меня. Ведь не каждый день увидишь человека в
наручниках. Но никто не обращал на меня внимания. У всех были озабоченные,
безразличные или усталые лица. Все они, по-видимому, были заняты своими
делами. Сначала это радовало меня. А потом стало обидно, что я всем так
безразличен. Ведь, можно сказать, жизнь моя кончалась в этот момент. А всем
вокруг хоть бы хны. И от этого хотелось плакать.
уже наверняка, что меня ведут в камеру. Тюрьма была не такой страшной, как я
ожидал.
сумрака коридора я зажмурился от яркого света большой лампы под потолком.
Потом огляделся и увидел девушку с красивой рыжей прической. То есть волосы
у нее были не рыжие, а как старая тусклая медь. Года двадцать три -
двадцать четыре ей на вид было, не больше. А глаза серо-голубые, как у рыси,
и злые. Она сидела сбоку от стола. Положила ногу на ногу и, покачивая в
воздухе лаковой туфлей, читала какие-то бумаги в тонкой картонной папке. Я
понял, что конвойный наврал мне. Никакого следователя не было. Но он
почему-то гаркнул над ухом так, что я вздрогнул:
меня. Будто припоминая мое лицо. Хотя припоминать ей нечего было. Мы ведь
раньше не встречались.
прокуратуры Ждановского района и буду вести ваше с Лаксом дело.
слышал, что хуже следователей, чем бабы, не бывает. Они самые дотошные. А
эта еще молодая в придачу. Она особенно будет выпендриваться. Когда же это
она старшим следователем успела стать? Вот чего непонятно. На улице за
студентку принял бы. Ну, она теперь мне даст жизни! Потом вспомнил, что я
уже сам все рассказал. Эх, перетрусил тогда, не стоило так раскисать. Да
теперь уж нечего, назад не попрешь. Я сказал:
всерьез. И ты мне не хами. Ты со мной вежливо разговаривай. Понял?
потемнели, потяжелели, как свинцом налились. Я почувствовал в этой девчонке
что-то такое, что спорить с ней и грубить сразу расхотелось. А она как ни в
чем не бывало сказала:
краешек табурета. Она снова усмехнулась. Я заметил, что пугаюсь ее усмешки.
что на указательном пальце у нее синяя клякса. Ручку в чернильницу она так и
не обмакнула. Подержала, подержала и, видно позабыв, что собиралась писать,
положила снова на стол. Она задумчиво смотрела в распахнутое, четко
Белоусов Валерий
Володихин Дмитрий
Володихин Дмитрий
Круз Андрей
Елманов Валерий
Муркок Майкл