Чтение 14–й страницы книги ~Негодяй их Сефле~

Звали его Харальд Хульт, и всю свою сознательную жизнь он прослужил в
полиции. Поэтому его путь нетрудно было проследить по полицейским архивам.

Девятнадцати лет Хульт начал свою службу в Фалуне простым постовым,
теперь он был первым помощником комиссара. Насколько Мартин мог заключить из
бумаг, Хульт и Нюман впервые встретились на совместной работе в тридцать
шестом -- тридцать седьмом, когда оба патрулировали один округ. В конце
сороковых годов судьба вновь свела их в другом округе в центре города.
Несколько более молодой Нюман был уже старшим участковым, а Хулы все еще
оставался рядовым.

В пятидесятые годы Хульт начал мало-помалу продвигаться, и служба
неоднократно сводила его с Нюманом. Нюман, видимо, имел право лично
подбирать себе помощников для выполнения спецзаданий, а Хульт явно ходил у
него в любимчиках. Если считать Нюмана таким, как его изобразил Кольберг --
а оснований не верить Кольбергу нет, -- то человек, считавшийся "до гроба
преданным оруженосцем" Нюмана, представлял собой весьма любопытный
психологический феномен.

Во всяком случае, он заинтересовал Мартина, и тот решил последовать
совету Кольберга и встретиться с Хультом. Прежде чем взять такси и поехать
по указанному адресу в Реймерсхольме, он позвонил и убедился, что нужный ему
человек находится дома.

Хульт жил в северной оконечности острова, в одном из огромных домов,
выходивших на канал Лонгсхольм. Дом стоял высоко, улица с другой стороны
внезапно кончалась за последним домом и круто падала к воде.

Район этот, в основном выглядевший точно так же, как и в тридцатых
годах, когда его только заложили, сильно выигрывал от того, что здесь был
запрещен сквозной проезд. Реймерсхольм был крохотный островок, вел туда
один-единственный мост, домов здесь было немного, и все они довольно далеко
отстояли друг от друга. Почти треть площади острова занимал старый
спирто-водочный завод и другие не менее старые фабрики и склады. Между
жилыми домами было много зеленых насаждений и даже парков, берег
Лонгсхольмской бухты оставили как он есть, и естественная поросль -- осины и
плакучие ивы -- подступала к самой воде.

Первый помощник комиссара Харальд Хульт жил одиноко в двухкомнатной
квартире на втором этаже. Здесь все было чисто, упорядочение и так удачно
расставлено, что квартира выглядела пустой. "Будто нежилая", -- подумал про
себя Мартин Бек.

На вид Хульту можно было дать лет шестьдесят. Он был крупный, высокий,
с массивным подбородком и пустым взглядом серых глаз.

Они сели за низкий лакированный столик у окна, на столике ничего не
было, на подоконнике тоже. Да и вообще во всей обстановке квартиры
чувствовался явный недостаток предметов сколько-нибудь личных. Бумаг вроде
бы совсем не было, даже ни единой газетенки, а три книжки, которые Мартин
все-таки отыскал глазами, оказались тремя томами телефонного справочника,
аккуратно выставленными на стандартной полочке в передней.

Мартин расстегнул куртку и чуть ослабил галстук. Потом достал пачку
"Флориды", коробок спичек и поискал глазами пепельницу.

Хульт перехватил его взгляд и сказал:

-- Я не курю, и пепельницы у меня, по-моему, никогда не было.

Из кухонного шкафа он принес белое блюдечко. Перед тем как сесть,
спросил:

-- Не хочешь чего-нибудь? Я только что пил кофе, но можно сварить еще.

Мартин отрицательно помотал головой. Он заметил, что Хульт помешкал
перед тем, как обратиться к нему. Должно быть, не знал, удобно ли говорить
"ты" главе государственной комиссии. Это прежде всею доказывало, что Хульт
-- служака старой школы, когда чинопочитание было одной из основных
заповедей. Хотя сегодня у Хульта был выходной день, он надел форменные
брюки, голубую рубашку и галстук.

-- Ты разве не выходной?

-- Я почти всегда ношу форму, -- ответил Хульт бесцветным голосом. - В
ней я себя лучше чувствую.

-- А здесь хорошо, -- и Мартин глянул в окно,

-- Да, -- согласился Хульт. -- Наверное, ты прав. Хотя здесь тоскливо.

Он положил на стол большие мясистые руки, как положил бы две дубинки, и
засмотрелся на них.

-- Я вдовец. Жена умерла три года назад. Рак. С тех пор здесь очень
тоскливо и одиноко.

Хульт не курил и не пил. Навряд ли он читал книги. Газеты, пожалуй,
тоже нет. Мартин живо представил себе, как Хульт сидит перед телевизором, а
за окном сгущается тьма.

-- Ты о чем хотел говорить?

-- Стиг Нюман умер.

Реакции почти никакой. Он только бросил взгляд на посетителя и сказал:

-- Вот оно что.

-- Ты уже знаешь об этом?

-- Нет. Но этого следовало ожидать. Стиг болел. От него и так одни
кости остались.

Он снова взглянул на свои огромные кулаки, словно задумавшись над
вопросом, сколько может пройти времени, прежде чем собственное тело подобным
же образом подведет его. Потом он спросил:

-- А ты знал Стига?

-- Не очень близко, -- ответил Мартин. -- Ну вот как тебя примерно.

-- Да, не очень. Мы ведь всего два-три раза встречались с вами. -- И
тут же поправился: -- С тобой. -- После чего без паузы продолжал: -- Я всю
жизнь прослужил в отделе общественного порядка. И почти не встречался с
людьми из уголовной.

-- Но ведь Нюмана ты знал хорошо или тоже не очень?

-- Мы много лет работали вместе.

-- И что ты можешь сказать о нем?

-- Он был очень хороший человек.

- А я слышал обратное.

-- От кого?

-- От многих.

-- Ну так они ошибаются. Стиг Нюман был очень хороший человек. Больше
мне нечего сказать.

-- Так уж и нечего, -- сказал Мартин. -- Я думал, ты мог бы дополнить
картину.

-- Нет, не мог бы. А в чем дело-то?

-- Ну, ты знаешь, конечно, что очень многие его критиковали? Что были
люди, которые его недолюбливали?

-- Нет. Ничего такого я не знаю.

-- Вот как? Я, например, знаю, что Нюман пользовался в своей работе
несколько странными методами.

-- Он был хороший, -- без всякого выражения повторил Хульт. -- Очень
дельный. Настоящий мужчина и лучший начальник, какого можно себе пожелать.

-- Но он любил держать людей в ежовых рукавицах.

-- Кто это сказал? Ясное дело, какой-нибудь тип, который теперь, когда
Стиг умер, пытается очернить его память. Если о нем будут говорить плохое,
знай, что это враки.

-- Но человек он был суровый, так ведь?

-- Не больше, чем требовала служба. Остальное -- клевета.

-- А тебе известно, что на Нюмана поступало много жалоб?

-- Понятия не имею.

-- Давай уговоримся так: я знаю, что тебе это известно, ты ведь работал
непосредственно под его началом.

-- То, что тебе говорили, неправда! Попытка очернить хоро-шего человека
и прекрасного работника.

-- Есть люди, которые утверждают, что Нюман вовсе не был прекрасным
работником.

-- Значит, они просто не знают, о чем говорят.

-- Но ведь ты знаешь.

-- Знаю. Стиг Нюман был лучший начальник из всех, которые у меня были.

-- Есть люди, которые утверждают, что и ты не особенно хороший
полицейский.

-- Вполне возможно. Хоть у меня за всю службу нет ни одного замечания,
с этим я спорить не стану. А вот забрасывать грязью Нюмана -- совсем другое
дело. Если кто-нибудь вздумает хаять его в моем присутствии, тогда я...

-- Что тогда?

-- Тогда я сумею заткнуть рот этому человеку.

-- Каким способом?

-- Это уж моя печаль. Я не первый день работаю в полиции. И знаю свое
дело. Он меня выучил.

-- Стиг Нюман выучил?

Хульт снова поглядел на свои руки.

-- Да. Можно сказать, что он. Он многому меня научил.

-- К примеру, как приносят ложную клятву? Как переписывают рапорты,
чтобы каждое слово в них было правдой, даже если все вместе взятое -- наглая
ложь? Как истязают задержанных? Где можно спокойно поставить машину, если
надо дополнительно всыпать какому-нибудь бедолаге по дороге из участка в
уголовную?

-- Никогда ничего подобного не слышал.

-- Никогда?

-- Нет.

-- Даже не слышал?

-- Нет. Во всяком случае, про Нюмана.

-- И сам тоже никогда не молотил дубинкой бастующих рабочих? По приказу
Нюмана? В те времена, когда полиция общественного порядка носила сабли?
Никогда?

-- Нет. Никогда.

-- И не сбивал с ног протестующих студентов? И не дубасил безоружных
школьников на демонстрации? По личному распоряжению Нюмана?