тебя убило сразу.
понять.
злость была еще заметнее. - Interpretez! [Переведите! (фр.)] - приказал он
и вышел из комнаты, дав капитану непривычное задание: переводить с
английского на французский.
отправился в бар сочинять телеграмму.
такого, что пропустил бы цензор. Если бы корреспонденция того стоила, я
мог бы слетать в Гонконг и отослать ее оттуда, но была ли на свете такая
сенсация, из-за которой стоило рисковать, чтобы тебя отсюда выслали?
Сомневаюсь. Высылка означала конец жизни: она означала победу Пайла; и
вот, когда я вернулся в гостиницу, его победа, мой конец подстерегали меня
в почтовом ящике. Это была телеграмма: меня поздравляли с повышением по
службе. Данте не смог выдумать подобной пытки для осужденных любовников.
Паоло никогда не повышали в ранге, переводя из ада в чистилище.
(горячей воды в Ханое не было), и сел на кровать, а собранная в узел сетка
от москитов висела у меня над головой, как грозовая туча. Мне предстояло в
Лондоне стать заведующим иностранным отделом газеты и каждый день в
половине четвертого приезжать на остановку Блекфрайэрс, в мрачное здание
викторианской эпохи с медным барельефом лорда Солсбери у лифта. Эту добрую
весть мне переслали из Сайгона; интересно, дошла ли она до ушей Фуонг? Я
больше не мог оставаться только репортером: мне нужно было обзавестись
своей точкой зрения, и в обмен на такую сомнительную привилегию меня
лишали последней надежды в соперничестве с Пайлом. Я мог противопоставить
свой опыт его девственной простоте, а опыт был такой же хорошей картой в
любовной игре, как и молодость, но теперь я уже не мог предложить Фуонг
никакого будущего, ни единого года, а будущее было главным козырем. Я
позавидовал самому последнему офицеру, которого снедала тоска по родине и
подстерегала случайная смерть. Мне хотелось заплакать, но глаза мои были
сухи, как водопроводная труба, подававшая горячую воду. Пусть другие едут
домой, - мне нужна только моя комната на улице ватина.
горит не так ярко, как в Сайгоне, что куда более пристало темным платьям
женщин и военной обстановке. Я поднялся по улице Гамбетты к бару "Пакс", -
мне не хотелось пить в "Метрополе" с французскими офицерами, их женами и
девушками; когда я дошел до бара, я услышал далекий гул орудий со стороны
Хоа-Биня. Днем он тонул в уличном шуме, но теперь в городе было тихо,
только слышалось, как звенели велосипедные звоночки на стоянках велорикш.
Пьетри восседал на обычном месте. У него был странный продолговатый череп:
голова торчала у него прямо на плечах, как груша на блюде; Пьетри служил в
охранке и был женат на хорошенькой уроженке Тонкина, которой и принадлежал
бар "Пакс". Его тоже не очень-то тянуло домой. Он был корсиканец, но любил
Марсель, а Марселю предпочитал свой стул на тротуаре у входа в бар на
улице Гамбетты. Я подумал, знает ли он уже, что написано в присланной мне
телеграмме.
смогу жить вдали от улицы Гамбетты и от улицы Катина, без вяжущего
привкуса вермута-касси, привычного стука костей и орудийного гула,
передвигавшегося вдоль линии горизонта, словно по часовой стрелке.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Прошло несколько недель, и наша фантастическая встреча в Фат-Дьеме
казалась теперь совсем неправдоподобной, - даже то, что тогда говорилось,
изгладилось из моей памяти. Наш разговор стал похож на полустертые надписи
на римской гробнице, а я - на археолога, который бьется над тем, чтобы их
прочесть.
был лишь замысловатой, хоть и нелепой ширмой для того, что его на самом
деле интересовало: в Сайгоне поговаривали, что он - агент той службы,
которую почему-то зовут "секретной". Не поставлял ли он американское
оружие "третьей силе" - трубачам епископа (ведь это было все, что осталось
от его молоденьких и насмерть перепуганных наемников, которым никто и не
думал платить жалованье)? Телеграмму, которая так долго ждала меня в
Ханое, я спрятал в карман. Незачем было рассказывать о ней Фуонг: стоило
ли отравлять плачем и ссорами те несколько месяцев, которые нам осталось с
ней провести? Я не собирался просить о разрешении на выезд до последней
минуты, - вдруг у Фуонг в иммиграционном бюро окажется родственник?
пока тебя не было, хотя она его и приглашала. Сестра очень обижена.
хочет поговорить с тобой с глазу на глаз - по делу.
дипломатическая почта. Но как-то раз, по ошибке, один пакет вскрыли.
Первый секретарь пригрозил, что американцы больше ничего сюда не будут
ввозить. Служащий был уволен.
агентства Рейтер собирался в Гонконг и мог отправить мое письмо оттуда. Я
знал, что попытка моя безнадежна, но хотел сделать все, что от меня
зависело, чтобы потом себя не попрекать. Сейчас совсем не время менять
корреспондента, писал я главному редактору. Генерал де Латтр умирает в
Париже, французы собираются оставить Хоа-Бинь. Север никогда еще не был в
такой опасности. А я не гожусь на роль заведующего иностранным отделом: я
- репортер, у меня ни о чем не бывает своего мнения. В заключение я даже
подкрепил свои доводы личными мотивами, хотя и не рассчитывал, что
человечность обитает под лучами электрической лампочки без абажура, среди
зеленых козырьков и стандартных фраз: "в интересах газеты", "обстановка
требует..." и т.д.
переводе из Вьетнама. Не думаю, чтобы я смог плодотворно работать в
Англии, где у меня будут затруднения не только материального, но и
семейного характера. Поверьте, если бы я мог, я совсем бросил бы службу,
только бы не возвращаться в Англию. Я пишу об этом, чтобы Вы поняли, как
мне не хочется отсюда уезжать. Вы, видимо, не считаете меня плохим
корреспондентом, а я впервые обращаюсь к Вам с просьбой".
через Гонконг. Французы теперь не будут в обиде, - осада снята и поражение
можно изобразить как победу. Потом я разорвал последнюю страницу письма к
редактору: все равно "личные мотивы" послужат лишь поводом для насмешек.
Все и так знали, что у каждого корреспондента есть своя "туземная"
возлюбленная. Главный редактор посмеется по этому поводу в беседе с
дежурным редактором, а тот, раздумывая об этой пикантной ситуации,
вернется в свой домик в Стритхеме и уляжется в кровать рядом с верной
женой, которую он много лет назад вывез из Глазго. Я мысленно видел этот
дом, в котором нечего рассчитывать на сострадание: поломанный трехколесный
велосипед в прихожей, разбитую кем-то из домашних любимую трубку, а в
гостиной - детскую рубашонку, к которой еще не пришили пуговку... "Личные
мотивы". Выпивая в пресс-клубе, мне не хотелось бы выслушивать шуточки,
вспоминая о Фуонг.
первым. Пайл оглядел комнату через мое плечо и убедился, что она пуста.
довольно скромной по рисунку и расцветке. Меня удивило, что он так
вырядился: неужели его обвинили в антиамериканской деятельности?
Херберт Фрэнк
Белоусов Валерий
Каменистый Артем
Мацумото Сэйте
Каргалов Вадим
Орлов Алекс