ее горловины в воронку и далее, направляемая моей рукой, в примус. Полбачка
залили быстро и без происшествий. Но потом к плоту подскочила нестандартная
волна, подлезла под него, приподняла и сбросила вниз. Мы невольно
качнулись. Из канистры плесканула толстая струя. Брызнув в стороны,
шлепнулась в воронку и толстым жгутом полилась мне на штаны. Салифанов
потянул носом воздух:
грот-парус.
зажег спичку и, отодвинувшись, бросил. Пламя с гулом рванулось вверх,
опалило материю паруса. Когда бензин прогорел, Сергей открыл горелки. Пламя
несколько раз фыркнуло, загудело ровно, синими языками вытянулось вверх.
кастрюлей забортную воду. Потом добавил столько же пресной и полученный
коктейль установил на огонь. Монахова поморщилась:
накапаешь, они тоже соленые, - справедливо возразил Сергей.
еще могло годиться в пищу. Остальное выбрасывала за борт. Валера вскрыл
банку тушенки, голодными глазами уставился на куски мяса, торчащие из
жирного бульона. Опасливо оглянувшись на Салифанова, лизнул крышку.
пищеварения, мимо его глаз проскочить не могло. Пора было к этому
привыкнуть. - Нехорошо, Валера! Ай-ай! Облизывание банок - узаконенное
право повара! Зачем его лишать этой маленькой радости?
крышки, - вот здесь только чуть жира налипло.
назидательно сказал Салифанов. - В следующий раз буду наказывать.
на голодный желудок спорить не стал, Салифанов, удовлетворенный своей
маленькой победой, выхватил у Валеры банку и, перевернув над кастрюлей,
вывалил содержимое в воду, постучал по донышку ложкой. Потом устроился
поудобнее, долго и тщательно вылизывал банку. Тушенки там оставалось едва
ли больше десяти граммов - говорить не о чем, но от вида блаженной
салифановской физиономии, от поднимающегося над кастрюлей запаха у меня
болезненно засосало под ложечкой. Я сглотнул слюну.
для поддержания нашего существования. Подчеркиваю, не жизни -
существования! - Сергей вкусно облизал свой указательный палец, которым
обрабатывал дно банки. - Как солярка мотору машин. Залил горючку, - он
щелкнул по банке, - поехал, не залил - не поехал. - И, заглянув в глаза
Васеньеву, добавил персонально для него: - Еда не религия, а пищеварение.
Физиология!
напиться?! Должен же я как-то компенсировать свои дополнительные трудовые
затраты.
жестом указал Сергей на закипевшие кастрюли. Валера отвернулся, бормоча
себе под нос что-то насчет дураков, которых надо искать. Брать на себя
обязанности кока ему не хотелось. Стоять при жаре выше сорока градусов
возле раскаленных примусов, глотая копоть и бензиновые пары, удовольствие
сомнительное.
вопросы в письменном виде.
отношения обострил - бесспорно. Мы еще пока смеемся, но за смехом часто
стоит уже не задор и веселье, а раздражение. Ослепительные улыбки обнажили
остро заточенные зубки. Вообще-то, вполне естественно. Люди в коммунальных
квартирах не могут ужиться нормально. А тут плот, на котором не
предусмотрено ни дверей, ни отдельных комнат. Круглые сутки ты находишься
среди людей, на их глазах. Уединиться невозможно. Каждый лезет со своими
привычками и претензиями.
на спине, но так, чтобы колени спящего на боку не впивались в его тело.
Третий обожает послеобеденное время проводить в тихой полудреме. А
четвертый, как раз наоборот, петь громкие маршевые песни, которые, как он
считает, должны безумно нравиться окружающим.
чужие любимые мозоли. Злимся сами, обижаем других. Успокаивает одно - не мы
первые, не мы последние. Есть даже такое понятие - экспедиционное
бешенство. История, к сожалению, знает немало грустных и даже трагических
примеров, когда люди, вынужденно ограниченные в замкнутом пространстве на
долгое время, не могли наладить нормальные отношения. Правда, до бешенства
мы еще не дошли, пока ограничиваемся экспедиционной нервозностью.
Вспоминаем старые обиды, проецируем их на сегодня, копим свежие фактики
дурных поступков своих товарищей. Только деть их некуда, в товарищеский суд
не побежишь, в газету не напишешь. Мы привязаны к плоту, как каторжник к
своей тачке. Барин не приедет, барин не рассудит. Разбираться придется
самим. Честно говоря, этого момента я боюсь.
пробежала давно и, похоже, изрядная кошечка - с теленка ростом. Но начнись
скандал и влезь в него я, даже с самыми лучшими намерениями, они
объединятся, заклюют, как пить дать. Я же чужак. У них как в дурной семье:
и жить вместе уже невмоготу, но и со стороны не суйся. На помощь, даже
просто поддержку девчат, рассчитывать не приходится. Они Сергею в рот
смотрят, как верующий на святые мощи, привезенные из Иерусалима. Салифанов
привел их в организованный туризм, и идти против него для них физически
невозможно.
вырабатывающий критику в его адрес. В общем, я снова в одиночестве.
Раскладка бесперспективная для меня во всех отношениях. Есть, правда, один
шанс...
Дело было дрянь: с горелок примусов с напряженным гулом выстреливали
полуметровые языки пламени. Сами горелки, подставки, на которых стояли
кастрюли, и, кажется, даже стороны бачков, обращенные к огню, нагрелись
докрасна.
Бесполезно! Примусы пошли вразнос. В бачках создалось давление, в десятки
раз превышающее расчетное. Пары бензина, сжатые стальными стенками, искали
выхода. С аварийного клапана толстой голубой закручивающейся струђй бил
огонь. Примусы уже гудели, как близкая пароходная сирена. Сейчас будет
взрыв, понял я, и инстинктивно отшатнулся. Я просто физически почувствовал,
как брызнет во все стороны, прожигая одежду, кожу, глаза раскаленный металл
с бензином и кипящей водой вперемешку.
кастрюли!
попавшимся материалом, кажется чьей-то рубахой, потянулся к кастрюлям.
дотянулся, ухватился за ручки.
отпрыгнул, загородился руками. Салифанов вскочил на ноги, замер на долю
секунды, прицелился и с размаху, одни за другим мощными пинками отправил
примусы за борт.
рассеялось, и я увидел гладкую поверхность воды.
Угроза взрыва миновала, угроза голода осталась и даже усилилась. А
неповерженный враг требует большего внимания. Сейчас мы были абсолютно
уверены, что сгореть заживо за одну минуту гораздо лучше, чем месяц
загибаться от голода.
голову бессильно склонил на грудь. У него даже не осталось сил, чтобы
реагировать на наши наскоки. Он сидел тихо и умиротворенно, глядя в
пустоту, как человек, отведший от себя и своих близких смертельную угрозу.
Войцева, кивнув на уже слегка пованивавшие продукты.
протискивать в горло сухой, остроугольный и к тому же дурно пахнущий кусок
макаронины.
головой, стал шарить у себя под ногами и наконец выудил капроновый шнур. -
Вы не цените своего повара, - пожаловался он, потянул шнур, сматывая его в
бухту.
привязаны к шнуру. Сергей приподнял примусы, слил из них воду.