Ди был сейчас внизу, в операционной, чем немало удивил меня. Я думал, он не
выйдет на работу и потратит день на размышления о случившемся с Карен. Но,
по-видимому, эта мысль просто не пришла ему в голову.
одного взгляда сквозь стеклянный потолок оказалось достаточно, чтобы понять:
это не так. И грудная клетка, и сердце пациента все еще были вскрыты,
ассистенты и не начинали накладывать швы. Я вовсе не хотел мешать им и решил
заглянуть еще раз попозже, чтобы попытаться раздобыть историю болезни Карен.
открытом сердце - завораживающее зрелище, в этом действе есть что-то
фантастическое, сказочное, оно представляет собой некое единение дивного сна
и жуткого кошмара. Только наяву.
шестнадцати из них напоминали какой-то сюрреалистический балет. Пациент за
зеленой ширмой казался карликом рядом с громадным аппаратом, временно
заменявшим ему сердце и легкие. Эта штуковина возле стола не уступала
размерами автомобилю. В сияющем серебристом корпусе плавно вертелись
шестеренки, работали поршни.
оборудованием. Вокруг него вертелись несколько медсестер. Двое операторов
аппарата искусственной вентиляции следили за его работой. Им помогали сестры
и санитары. Я попытался определить, который из хирургов Рэнделл, но не смог:
в халатах и масках они ничем не отличались один от другого и казались
какими-то взаимозаменяемыми деталями, хотя на самом деле один из этих
четверых отвечал за все действия пятнадцати своих сотрудников, за
собственные решения и за состояние семнадцатого человека, находившегося
сейчас в операционной, - человека, сердце которого было остановлено.
линия, каждый излом которой соответствует одному удару сердца, импульсу
электрического тока, приводящего в движение сердечную мышцу. Сейчас линия
была ровной - просто черта, которая, казалось бы, ничего не означает. На
деле же она отражала главный из всех существующих в медицине критериев и
показывала, что пациент мертв. Я присмотрелся к его грудной клетке и увидел
розовые легкие. Они были неподвижны: человек на столе не дышал. За него это
делала машина. Она гнала по сосудам кровь, насыщала ее кислородом, удаляла
из организма углекислый газ. Этот аппарат работал в больнице уже лет десять,
и пока в него не вносились никакие усовершенствования.
агрегатом, ни перед лицом таинства, в котором они участвовали. Они просто
работали, с толком и знанием дела. Наверное, поэтому происходящее и казалось
фантастикой.
коридор, где стояли двое стажеров в шапочках. Их маски болтались на
бечевках. Стажеры уплетали пончики, запивали их кофе и смеялись, обсуждая
какое-то свидание вслепую.
дома, стоявшего на ближнем к больнице склоне Маячного холма. В этом убогом
районе селились те, кому было не по карману жилье на Луисбергской площади.
Дверь мне открыла жена Уайтинга, невзрачная женщина на седьмом или восьмом
месяце беременности. На лице ее застыло выражение тревоги.
бы побеседовать с вашим супругом.
мешковатых штанах. Он выглядел не просто уставшим, а совершенно изнуренным и
насмерть перепуганным.
- спросил он меня.
сразу почувствовал себя как дома. Каких-нибудь несколько лет назад я и сам
был интерном и прекрасно знал, что такое безденежье, тревога, подавленность,
черная работа по скользящему графику, когда среди ночи тебя то и дело зовет
медсестра, чтобы получить "добро" на очередную пилюлю аспирина для пациента
Джонса, когда приходится усилием воли соскребаться с топчана и осматривать
больного. Знал, как легко допустить роковую ошибку в эти предутренние часы.
В бытность мою стажером я однажды едва не убил старика, у которого было
слабое сердце. Когда спишь три часа за двое суток, можно таких дров
наломать. И пропади оно все пропадом.
чем-то помочь... Ну, то есть...
неприязненным взглядом. Кофе оказался жидким.
тогда были в приемном покое?
задремать, как меня позвали. Я только что поставил капельницу одной старухе,
которая все время норовила выдернуть иголку, да еще врала, что это делает
кто-то другой, - Уайтинг тяжко вздохнул. - Короче, намучился я с ней и был
совсем осоловевший, а тут еще срочный вызов. Я встал, окатил голову холодной
водой, вытерся и отправился в приемный покой. Девушку как раз вносили.
мел. Бредила, тряслась в лихорадке. Мы не могли толком измерить температуру,
потому что больная клацала зубами. Но кое-как определили. Тридцать восемь и
девять. После этого начали брать перекрестную пробу.
кровь приливала к голове. Затем я осмотрел ее. Было вагинальное
кровотечение, и мы поставили диагноз: самопроизвольный аборт.
к нам. Ее одежда... - Уайтинг умолк и уставился в угол. Наверное, перед его
мысленным взором опять встала вчерашняя картина. - Одежда была очень
тяжелая. Санитарам пришлось повозиться, чтобы снять ее.
старика. То ли "мой старик", то ли просто "старик", не знаю. Но речь была
невнятная, да никто и не прислушивался.
произнесла: "Не смейте так со мной обращаться", а потом спросила: "Где я?"
Но это было в бреду. Она почти ничего не соображала.
Нам никак не удавалось установить лампы. В конце концов я решил использовать
марлевые тампоны и заняться возмещением кровопотери.
случилось, а потом сломалась. Совсем расклеилась.
приходится доставлять из регистратуры, на это требуется время. Но я знаю,
что она наблюдалась у нас. С пятнадцатилетнего возраста у нее ежегодно брали
мазок на рак матки, дважды в год обследовали и брали кровь. За ее здоровьем
следили весьма и весьма пристально. Оно и неудивительно.
аллергических реакций?
но зачем такое усердное самобичевание? Люди еще будут умирать у него на
руках. Много людей. И пора бы уже свыкнуться с этой мыслью. Равно как и с
мыслью о том, что он всегда может дать маху. Ошибки неизбежны, в том числе и
роковые. Мне хотелось сказать Уайтингу, что, если бы он потрудился спросить
миссис Рэнделл, нет ли у Карен аллергических реакций, и получил
отрицательный ответ, сейчас ему нечего было бы опасаться. Разумеется, Карен
все равно умерла бы, но никто не смог бы обвинить в этом Уайтинга. Промах
стажера заключался не в том, Что он убил Карен Рэнделл, а в том, что не
испросил на это разрешения.
расстройствах?
Корнев Павел
Конюшевский Владислав
Доценко Виктор
Березин Федор
Шилова Юлия
Чернецов Андрей