АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
Москва
Март 1987 года
Пока официант все приносил и приносил закуски, Вера чуть не грохнулась в
обморок.
Голод был настолько нестерпимым, а ароматы изысканных блюд - столь
дразнящими, что она с трудом понимала, что с ней происходит.
Стены ресторана покачивались и плыли.
Откуда-то издалека доносилась музыка. "И снится нам не рокот космодромаа,
не эта ледяная синева..." - надрывался отдаленный стенами ансамбль.
И звуки песни, и голоса двух мужчин, сидевших рядом за столиком, доходили
до Вероники словно сквозь плотную вату.
Она почти не понимала, о чем говорят ее взрослые собеседники.
Прикрыв рот полотняной салфеткой - чтобы спутники ни о чем не догадались,
- она судорожно сглатывала слюну.
Но попики увлеклись беседой между собой и, похоже, не понимали, что
происходит с Верой.
Зойка же натянуто улыбалась и временами посылала Верочке ободряющие
взгляды.
А официант тем временем все таскал и таскал в отдельный кабинет подносы,
полные закусок.
В них российская роскошь сочеталась с азиатской тонкостью.
Вазочки с красной и черной икрой, украшенной маслом; салат "Узбекский",
остро пахнущий мясом и жареным луком; рыбное ассорти, разукрашенное
веточками петрушки и маслинками, плошки с соленьями...
Молодой прислужник точно и споро расставлял блюда по столу.
Искоса он бросил пару взглядов на Зойку и Веронику - взглядов почти
незаметных, однако остро-внимательных.
Кажется, только этот юный невозмутимый официант заметил состояние
Вероники и понял, что она голодна.
Он вообще слишком многое уже видел в своей жизни, этот парнишка.
Поэтому хорошо понимал, зачем два стареющих джентльмена пригласили сюда,
в отдельный кабинет ресторана "Узбекистан", двух шалашовок.
И почему юные девицы отправились с папиками.
Расклад очевиден: пожилые и богатые люди познакомились с юными и
голодными студенточками.
Судя по одежде, говору и манерам, не москвичками, а общежитскими. "А
может, они и не студенточки вовсе, а простые работницы откуда-нибудь с ЗИЛа
или с "Динамо". Или другая лимита..."
Сейчас, думал официант, попики до отвала накормят девчонок. Ну и напоят,
конечно. Потом, когда те дойдут до кондиции, отправятся с ними танцевать.
Затем примутся лапать прямо за столиком.
К этому моменту нужно подгадать и поднести клиентам счет.
Распаленные мужики проверять его в таком состоянии не станут (хоть десять
порций икры вписывай вместо четырех).
На чаевые не поскупятся.
Затем папики выволокут объевшихся и подпивших лимитчиц из ресторана,
поймают такси, отвезут их на хату, где шалашовки в знак благодарности за
еду, питье, такси и за счастье провести вечер не в тусклой общаге, а в
красивом и ярком помещении просто обязаны будут удовлетворить самые
изощренные сексуальные прихоти джентльменов.
"Да, именно так все дальше и случится", - наперед понимал молодой
официант.
И потому, предвкушал он, с гостей можно будет получить зашибительные
чаевые: включая прямой обман рублей, наверное, на семьдесят. Или даже сто.
Подавальщик работал споро и красиво.
Он видел, как балдеют от запахов и вида ресторанной пищи лимитчицы,
однако был слишком хорошо вышколен и воспитан, чтобы нескромным взглядом или
намеком оскорбить "дорогих гостей".
Кроме того, один из пожилых мужчин являлся его постоянным клиентом, звал
по имени и всегда оставлял изрядные чаевые.
Поэтому безо всякого меню и заказа Жорик (так звали официанта) приносил к
столу, накрытому в одном из отдельных кабинетов "Узбекистана", самые
изысканные закуски и напитки.
Знал бы официант Жорик, насколько сильно он ошибался относительно
намерений и устремлений сидевших за столом девушек - по крайней мере, одной
из них!
Знал бы он, что иная цель, очень далекая от низменного желания поесть и
выпить на халяву, привела сюда Веронику!..
Однако в одном был прав юный официант: в том, что Вера очень хотела есть.
Сейчас всем гастрономическим ресторанным изыскам она предпочла бы блюдо
жаренной на сале картошки. Или хлеба с горчицей. Лишь бы побыстрее! И только
бы не видеть, не слышать и не говорить с папиками. Зачем она в это
ввязалась!..
...Если бы Веру спросили, какое самое сильное впечатление осталось у нее
от первых месяцев жизни в столице, она могла бы, не задумываясь, ответить:
голод. И еще: одиночество. И - враждебность. И - тоска.
Но она никогда и никому этого не говорила.
Потому что ее никто об этом не спрашивал.
Она была никому не интересна.
Сентябрь...
Возвращение из катастрофического Новороссийска в родной Куйбышев...
Похороны родителей... Речи. Поминки. Гости...
Все это пронеслось мимо нее стороной.
Она жила, что-то делала - то мыла посуду, то говорила с кем-то, то
улыбалась, то плакала, - но вроде бы это происходило не с ней.
Будто бы она смотрела на жизнь со стороны.
Словно бы видела чужое, трагическое и неприятное кино.
Это и было - кино, выдумка, вымысел.
Поверить в него - невозможно.
Родители на самом деле - в командировке. Или в турпоходе. Или в гостях в
другом городе. Они где-то далеко и вернутся не скоро, но они - на Земле.
Вероника снова ощутила себя в реальной жизни только в поезде, увозившем
ее из Куйбышева в Москву.
Шло пятнадцатое сентября тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, она
являлась студенткой первого курса Московского радиотехнического института, в
ее сумочке лежала справка, выписанная их "домашним врачом" Леной Палной, что
Вероника Веселова перенесла грипп. А дома, в Куйбышеве, оставались две
свежие могилы родителей, трехкомнатная квартира в центре города, на берегу
Волги, и бабушка.
И еще - воспоминания.
Дома, то есть в их родной квартире, и дома - в ее любимом городе - о
родителях Веронике напоминало все.
И она сбежала от этой памяти.
Вера наивно думала, что вдали от родной квартиры и родных улиц ей станет
легче.
Она перестанет мучительно вспоминать: сколько мне тогда было?
Лет десять? Я взяла из маминой сумочки рубль, очень хотелось сходить в
луна-парк...
А вечером бабушке стало плохо, и мы вызывали "Скорую", и мама полезла в
сумочку дать врачам денег, а денег не оказалось...
Мама расстроилась, она решила, что этот чертов рубль просто потеряла...
Называла себя растяпой...
А мне было так стыдно...
Может, в Москве ей удастся обо всем забыть?
Здесь ни до нее самой, ни до ее горя никому не было дела.
Вера предъявила справку о болезни, взяла направление в общагу, встала на
учет в комсомол.
Она не хотела, чтобы ее жалели.
А ее никто и не собирался жалеть.
Ни одна душа в институте, да и во всей Москве (кроме Васечки), не знала о
том, что она сирота. О том, что ее родители погибли на "Нахимове".
И о том, что, кроме как на сорокарублевую стипендию, ей не на что жить и
неоткуда ждать помощи.
Общежитие поразило Веру сочетанием запустения и загула, братания и
враждебности.
В коридорах до утра не гас люминесцентный свет. То в одной, то в другой
комнате ночь напролет, мешая спать остальным, пили, ругались, плакали и
пели.
Кто-то в три часа ночи жарил картошку на общей кухне.
Кто-то пытался заниматься в рабочей комнате, зажимая уши ладонями. Кто-то
возился, целуясь на черной лестнице.
Кто-то в комнатах храпел, а кто-то пытался спать, тщетно прижимая к уху
подушку...
Веру поселили в комнату на троих.
Ее соседками оказались скучная, унылая Жанна откуда-то из деревни под
Липецком и прямая ей противоположность - кипучая, деятельная, мощная Зойка
из донбасской Горловки.
Три кровати, три тумбочки, скрипучий платяной шкаф.
Рядом с комнатой - ванная с отбитым кафелем и ржавой раковиной.
Они делили санузел пополам с другой комнатой - стало быть, на шестерых.
Все время возникали стычки, кому в какой черед мыться.
Чтобы стипендии хватило хотя бы на пропитание, Вере приходилось обедать
(а порой и ужинать) в студенческой столовке.
Льготный талончик на один обед стоил тридцать копеек.
Но, боже, что это были за обеды!
Вера, взращенная на бабушкиной пище (она и в детский садик ни дня не
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 [ 14 ] 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
|
|