всех сторон и величали черепахой.
спасли ему жизнь, он считает вас настоящим героем...
переулок. - И вообще героизм, как кто-то сказал, всего лишь яма, в которую
человек сваливается по неосмотрительности.
бы вам хотелось пойти?
удивляется Лида.
но девушка цепляется за нее:
сказать, умный человек вроде вас.
смерти, - замечаю я и снова делаю резкий поворот, невольно отбрасывая свою
спутницу на другой край сиденья.
красный светофор. Подъезжаю впритык к передней машине и выключаю скорость.
здесь? - возвращаюсь я к прежней теме, глядя перед собой в ожидании
зеленого света.
живешь, как хочется, на тебя начинают указывать пальцем... Будто ты бог
весть какая... Потом еще этот побег отца...
машины, включаю малую скорость.
мысли, что и вы, стремясь вырваться из каких-то условий, решили
действовать напропалую. Так же, как и я.
доехав до угла, останавливаемся - загорается красный свет.
некоторым раздражением в голосе.
- Быть может, я ошибаюсь, но скоро, сдается мне, ты будешь проклинать
последними словами своего любимого папашу".
первую.
сторону площади Пигаль.
с голоду.
вспомнил! Мы поедем в хороший тихий ресторанчик на Монмартре.
и накормить обычным шукрутом или бифштексом с картофелем. Но потом
отказался от своего намерения. В конце концов она не виновата в
скаредности отца, и с какой стати мстить ей за это.
крутую улочку. Еще немного, и мы у ресторана.
заведеньице с садиком, замкнутым двумя глухими прокопченными стенами. Ни
малейшего признака роскоши, которая мерещилась девушке, повторявшей про
себя: "Первый вечер в Париже!" Мне ничего не стоило окунуть ее и в
роскошь, благо мой карман оттягивает огромная пачка банкнот, но у меня нет
никакого желания изображать себя сказочным принцем. И потом, в этом
скромном на вид ресторанчике кормят довольно хорошо.
сглаживают разочарование Лиды. Мы выпиваем кофе с шартрезом, и я
расплачиваюсь.
"нет".
замужем. Иначе такое обращение ей совсем не подходит.
снисхождения снова берет верх.
посмотреть?
дремлющему на улице "ягуару".
наверняка пришла бы в восторг от цветных прожекторов и розовых перьев на
танцующих, но это не входит в мои расчеты: я, повторяю, не собираюсь
корчить из себя сказочного принца.
в течение полусуток показывают "стриптиз перманан" - на тесные подмостки
одна за другой выходят истощенные женщины и, словно автоматы, оперируют
своими туалетами, превратившимися в тряпицы от того, что их без конца
надевают и снимают. Первой появляется некая перезрелая красотка с
отвислыми телесами и трясет грудями так, что приклеенные к ним кисточки
вращаются по кругу слева направо, потом справа налево. В этом состоит ее
номер, и он столь же вульгарен, как вульгарна и отталкивающа сама
исполнительница, однако Лида терпеливо ждет, полагая, что потом покажут
нечто интересное. Затем выходит не то турчанка, не то арабка, словом,
представительница Ближнего Востока, которую кормит подвижность ее тазовых
частей и живота. За ней следуют еще несколько красоток с уродливыми
фигурами и глупыми рожами, которые трясут бюстами и раскорячиваются без
особой, впрочем, надежды вызвать какой-либо другой эффект, кроме скуки и
омерзения.
вспыхивает свет.
бензиновым перегаром воздух напоминает мне свежее дуновение весны.
любопытство ее сходит на нет. Идем медленно и напропалую - в соответствии
с моей привычкой. Выходим на улицу Бланш. В мутном зеленоватом и розовом
сиянии баров караулят женщины с выкрашенными и обесцвеченными волосами, в
узких коротких платьях, с сумочками под мышкой.
выпьем по чашке кофе?
бар и занимаем отдельный кабинет. Бар почти пуст, если не считать двух
пар, разместившихся по кабинетам, и женщин-профессионалок, сидящих у
стойки на табуретах. Кельнер выполняет наш заказ без всякого энтузиазма.
Сюда не принято приводить женщину со стороны. Иначе куда деваться этим,
что сидят у стойки?
сегодня? - грубо спрашивает Лида, закуривая предложенную сигарету.
убожество, и в Париже, и вне Парижа.
выщербленные приборы, запах тесного зала, уродливость и бесстыдство
женщин...
фасада. Но настоящее убожество обычно за фасадом. Если продажная женщина
не безобразна, а красива, и в заведении, где она продает себя, пахнет не
потом, а дорогими духами, от этого картина не меняется.
только я не люблю философов. Осточертела мне философия...
становится так же скверно, как от объедения. И вообще, зачем я трачу