- Я тебе верю. А ты женатый?
- Нет.
- Невесту оставил?
- Нет.
- А у меня Коля красивый. Волос у него кучерявый, русый и мягкий очень.
Добрый он - оттого и волос мягкий.
...Под утро я ушел дальше. Она показала мне кратчайший путь к развилке
дорог, чтобы я мог сориентироваться. Женщина поцеловала меня и улыбнулась
сквозь слезы.
- Знаешь, как зовут тебя? - спросил я.
- Как не знать! Надя, я ж говорила.
- Нет. - Я глажу ее по голове, по плечам, по шершавым, натруженным
рукам. - Нет, тебя не Надя зовут. Тебя зовут Надежда. Понимаешь - Надежда?
Теперь, по всему, до польской границы километров пятьдесят, от силы
сто. Я иду вдоль берега реки. Очень большая река. Я уже целый день иду
вдоль берега - ищу переправы.
Аккуратные немцы не оставляют на берегу лодок, как у нас в России.
Взял, оттолкнулся шестом - и пошел. И никуда она не денется - пригонят
назавтра. Хозяин поворчит, поудивляется, а потом даже радоваться будет:
приключение. У нас приключения любят, только обязательно чтобы с хорошим
концом.
Под утро в сером рассветном тумане я увидел мост. С той стороны реки -
небольшой городок.
"Дождусь утра, посплю в лесу, а ночью пойду на ту сторону", - думаю я и
машинально лезу в карман за картофелиной. Карманы пусты. Мои съестные
запасы кончились. Надя принесла мне хлеба, маленький кусок черствого сыра
и кожуру от колбасы. Два дня я блаженствовал и не замирал от страха, как
прежде, потому что тогда в животе у меня от голода громко урчало.
"Или пойти сейчас? - продолжаю думать. - Может, они крепче всего спят
именно сейчас, под утро?"
Я подхожу еще ближе к мосту и вижу маленький домик. Это охрана.
Подползаю к домику вплотную, благо кустарник упирается в стену. Решаю
лежать до тех пор, пока все не узнаю.
Я не зря пролежал в кустарнике. Слышу, как открывается дверь. Потом -
шаги. Это шаги старого человека. Вижу силуэт старика с карабином. Он
медленно идет к мосту и исчезает в сером тумане, который все плотнее
ложится на землю. Через пятнадцать минут он возвращается, заходит в дом, и
я слышу, как щелкает замок.
Отползаю чуть в сторону. Поднимаюсь и, пригнувшись, иду к мосту. Иду
очень быстро, чуть не бегу. Впереди видно метров на пятнадцать. Очень
хорошо, что пал такой туман, лучше и не придумаешь. Сейчас должен
показаться берег. Тогда - я победил. Ну же, спите, немцы! Спите крепче!
Что вам стоит поспать покрепче, а?!
Теперь я не бегу, а крадусь. Если и на той стороне такой же старый
охранник, тогда все в порядке. Я иду вперед, затаив дыхание.
Стоп! Впереди - у перил, метрах в двух от конца моста - стоит немец. Он
смотрит в воду. Рядом с ним - прислоненная к перилам винтовка. Стараясь не
дышать, отхожу назад.
- Эй! - негромко окликает меня охранник.
Я иду молча и рассчитываю: не пора ли бежать? Пожалуй, нет, потому что
это сразу же насторожит его и он поднимет тревогу. Но пятиться назад -
тоже, по-видимому, не лучшее решение. Я поворачиваюсь и бегу.
- Хальт!
Я несусь во весь дух. Сзади гремит выстрел. Второй... Как долго я шел
на тот берег и как мгновенно оказался на этом, проклятом, который дальше
от Польши, и от партизан, и от моей родины!
Я выскакиваю к домику. Навстречу мне бежит старик и размахивает
карабином. Он совсем рядом, он в шаге от меня. Я бью его что есть силы в
переносье, старик падает, карабин громко бряцает об асфальт.
Позади гремят выстрелы. Я секунду раздумываю, куда бежать: туда ли,
откуда пришел, или в другую сторону? Решаю - надо в другую сторону: там,
по всему, болота, там не страшны собаки, там можно пересидеть тревогу,
поднятую охранниками.
Через несколько минут я понимаю, что сделал глупость: впереди - дома. Я
вижу, как загораются огни и хлопают двери. Немцы проснулись и сейчас будут
устраивать на меня облаву.
Поворачиваю назад. Останавливаюсь. Передо мной стоит мальчишка в трусах
и куртке. В руке у него пляшет пистолет. Он что-то бормочет и целит мне в
лицо.
- Пусти, гад! - кричу я в отчаянии.
- Хенде хох! - выговаривает наконец он.
Уже выучился. Они этому быстро выучиваются. Я отпрыгиваю в сторону, и
мальчишка стреляет два раза подряд. Мимо. С двух сторон подбегают еще
несколько человек. Они окружают меня. Мальчишка смеется истерическим
смехом, радостно говорит что-то окружающим меня людям, поднимает свой
пистолет, ударяет меня дулом в лицо и снова стреляет два раза подряд прямо
в лицо.
...Я сижу в комнате. Здесь много народу. Все смеются надо мной, потому
что в руках у мальчишки был пугач, а я от выстрелов в глаза потерял
сознание. Не смеется только один старик. Он седой, с запавшими глазами и
острым кадыком. Он протягивает мне сигарету.
"Сейчас и этот гад что-нибудь придумает. Они умеют издеваться", - думаю
я и отрицательно качаю головой.
Потом в комнату вошел худой старый солдат с винтовкой. Он толкнул меня
стволом в плечо и сказал:
- Э, ком...
Он отвел меня в большой дом и запер в темной комнате. Отпер часов через
десять. В руках у него была большая бумага с печатью.
- Фарен, - говорит он, стараясь быть понятным мне, - У-у-у, - делает он
губами, подражая паровозу.
Конвоир идет сзади и вздыхает. Мне слышно его хриплое дыхание. Когда
конвоир устает, он трогает меня за руку и говорит:
- Э, хальт...
Я останавливаюсь, и конвоир тоже останавливается. Мы стоим на пустынной
улице, тяжело дышим и смотрим друг на друга. Где-то неподалеку во дворе
смеются дети. Они бегают наперегонки - я слышу это по их веселым крикам. А
может быть, играют в прятки и визжат, когда тот, кто "водит", открывает
тайники, в которых прячутся остальные. Прятки - хорошая и нужная игра. Я
это понял во время побега. Она приучает к неожиданностям.
Немец смотрит на меня испуганно. Хотя у него в руках винтовка, а вокруг
в домах живут такие же немцы, как и он, - все равно конвоир смотрит на
меня со страхом. Мы с ним долго стоим на улице, которая становится
серовато-голубой. И смотрим друг на друга. Он смотрит на меня со страхом.
Я - безразлично, потому что не думаю сейчас о побеге, в городе нечего и
думать о побеге. А на конвоира смотрят с ненавистью, когда идут в побег. В
остальное время, особенно если конвоир не дерется и не стреляет в
отстающих, на него никто не смотрит с ненавистью.
Чем дальше мы идем, тем испуганнее он смотрит на меня. А потом тихо
говорит:
- Э... Их вар социал-демократ...
И - трогает меня штыком. Осторожно, в плечо. Я понимаю его, и мы идем
дальше. Я слышу, как немец подстраивается под меня, чтобы шагать в ногу.
Он перескакивает, но никак не может подстроиться, потому что у него
волочится левая нога. Я иду быстро, а он скачет сзади и никак не может
попасть в мой ритм. Я слышу, как он снова начинает хрипеть и тяжело, сухо
кашлять. Он кашляет все страшнее. Я останавливаюсь. Он стоит, схватившись
за живот, и глаза у него красные и мокрые. Он долго кашляет, а потом,
отдышавшись, говорит:
- Данке шен...
И снова трогает меня штыком, чтобы идти дальше.
На станции он отвел меня в полевую жандармерию, а сам отправился
отмечать проездное свидетельство до Берлина. Он вернулся через полчаса,
принес кружку пива и два бутерброда, сел рядом и стал есть. Он очень
подолгу жевал каждый кусок, прежде чем проглотить его, а когда делал
глоток пива, оно будто проваливалось в пустоту. Я отвернулся, чтобы не
видеть, как он ест. Но я все равно слышал, как он жевал, и от этого у меня
кружилась голова.
Я долго сидел отвернувшись, а потом не выдержал. Я обернулся к нему и
сказал:
- Социал-демократ! Жри тише!
Немец поперхнулся и быстро посмотрел по сторонам. Старик жандарм сидел
за столом и с кем-то громко говорил по телефону. Я понял, что мой конвоир
испугался "социал-демократа". Я вспомнил, что со мной в лагере сидело
несколько человек, которых посадили за то, что они были
социал-демократами.
- Ну! - громко сказал я. - Ду бист социал...
Конвоир вскочил со своего места и закашлялся. Бутерброд упал на пол. Я
поднял бутерброд и начал медленно есть хлеб с кровяной колбасой. Немец
подождал, пока я доем бутерброд, а потом повел меня к поезду.
Нам дали маленькое купе. Немец запер дверь, велел мне сесть у окна, а
сам устроился у двери. Винтовку он положил на колени. Поезд тронулся, и я
увидел, как немец взвел курок.
Я понимал, что мое единственное спасение - в побеге. Я знал, как все
это будет. Когда стемнеет, я прыгну на этого немца, придушу его, а на
подходе к маленькой станции соскочу с подножки, предварительно
переодевшись в форму конвоира.
Я наметил время. Как только зажгутся звезды, значит, пора.
"А что, если сегодня не будет звезд? - думаю я. - Это не худшая беда,
хотя лучше бежать в звездную ночь. Меня, конечно, легче заметить, но и я
зато лучше замечу каждого. Если звезд не будет, надо начинать, когда
Корнев Павел
Василенко Иван
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Трубников Александр
Березин Федор