Чтение 14–й страницы книги ~Он убил меня под Луанг-Прабангом~

- Спокойной ночи, родной...

Но сон не шел. Громадное, как живопись на белой стене, стояло перед
ним нежное, любящее лицо Сары.

"Это ты во всем виновата, - сказал он ее лицу. - Ты, и никто больше.
И в том, что я не пишу книг, которые у меня в голове, и в том, что я не
могу спать с тобой, и в том, что я почти ни с кем не могу спать - разве
только с продажными шлюхами. Во всем виновата ты, Сара, а я никак не могу
выбросить тебя из сердца".

Как и всякий слабый человек, Эд Стюарт искал причину своих неудач не
в себе самом, но в том, кто его окружал и кто был ему ближе всех...

01.41

Сара попросила принести ей виски и выпила залпом, по-мужски. Она
ненавидела эту гадость, пахнувшую ячменем, но обожала то состояние,
которое наступает после. Однажды она сказала Эду: "А как было бы здорово,
если бы люди изобрели пилюли - безвкусные, как аспирин, и пьяные, словно
виски".

В баре сейчас ничего не было слышно, хотя люди кричали: так громко
ревел джаз.

"Хорошо, когда ничего не слышно из-за музыки, - подумала Сара, -
тогда и саму себя не слышно. Плохо только, что к утру джаз кончит играть
свою музыку и наступит полная тишина, и тогда все в тебе закричит - то,
что веселилось вместе с музыкой".

- Простите, к вам можно присесть? - спросил ее высокий, рыжий,
смешной парень.

- Можно, - ответила Сара. - Конечно, можно.

- Спасибо, - ответил парень, смущенно кашлянул в кулак и неловко сел
на краешек стула.

Сара посмотрела на его рыжие вихры, на веснушчатый мальчишеский нос и
улыбнулась и испугалась, что снова заплачет.

- Я вас тут раньше не видел, - сказал парень.

- А я только сегодня прилетела.

- Вы журналистка? - спросил парень. - Сюда прилетело целое стадо
журналисток.

- Стадо? - усмехнулась Сара. - Это верно - стадо.

- Извините, если я вас обидел...

- Ну что вы, - сказала она, - вы меня совсем не обидели.

- Меня зовут Билл Смит.

Сара повторила:

- Билл Смит... Очень категорично... Сильное созвучие.

- Вы смеетесь?

- Ничуть, - ответила Сара. - Просто у меня дурацкая манера говорить
вслух то, что думаю.

- Вы танцуете?

- Танцевала.

- Только не говорите, пожалуйста, "когда-то танцевала". Это из кино.
Там всегда красивые усталые женщины говорят - "когда-то танцевала"...

Сара поднялась, и Билл поднялся. Он был широкоплечий, на голову выше
Эда. Когда они пошли танцевать и кто-то крикнул из зала "браво, Билл",
парень покраснел, и его веснушки сделались темно-коричневыми.

- Вы здорово танцуете, - сказал он.

- Да?

- Да.

- Вы тоже.

Билл держал ее за спину - очень осторожно, не прижимая к себе.

Негр, игравший на саксофоне, вываливал голубые белки, заходясь от
счастья и ритма.

- Вы меня держите, как ядовитую змею, на дистанции, - сказала Сара и
сразу подумала: "Зачем я это сказала?"

Билл снова покраснел и прижал ее к себе.

- Так ничего? - спросил он.

Сара засмеялась. Негр уронил на грудь свой саксофон и поклонился. Он
хорошо играл, и ему здорово свистели. Билл подвел Сару к столику и
заботливо развернул ее кресло. На третьем кресле сидел парень в летной
форме. Он был еще моложе Билла, но совсем уже лысый.

- Это Самни, - сказал Билл, - он тоже летает бомбить чарли.

Самни молча поклонился Саре.

- Как потанцевали? - спросил кто-то рядом.

Сара обернулась: никого не было.

"Этого мне еще не хватало, - подумала она. - Звуковые галлюцинации
начинаются, глупость какая..."

- Что будете пить? - улыбаясь, спросил Билл.

- Ничего не пейте, - сказал тот же голос.

Сара снова обернулась, потом незаметно заглянула под стол: "Может
быть, это карлик, который пел гадости?"

- Здесь есть хороший "перно", - сказал Билл.

- Угости даму коньяком, - сказал тот же голос, и Сара поднялась со
стула, приложив пальцы к ушам.

Билл упал на стол от смеха.

- Это он, - говорил он, хохоча, - это Самни, он так умеет! Он умеет
говорить, не открывая... не открывая... - хохотал он, - рта...

Сара опустилась на стул и улыбнулась, растерянно посмотрев на Билла,
а потом на Самни.

- Ну, пока, ребятки, - сказал тот же голос, а после Самни открыл рот
и, выдохнув, произнес другим, тонким голосом, таким, каким он разговаривал
обычно: - Я их здесь так веселю. Пока. Я скоро вернусь.

- Куда ты? - спросил Билл.

- На вылет.

- Далеко?

- Нет, туда же, где были вы. - Он поднялся, поклонился Саре и
спросил: - Вы не рассердились?

- Я испугалась, - ответила Сара.

- Сначала все пугаются. А потом смеются. Очень смеются. Я не
прощаюсь: мы вернемся через час - мы ж реактивные, а не тихоходы типа
АД-6, - и он подмигнул Биллу.

Глядя вслед ему, Билл сказал:

- Славный парень. Его однажды сбили, мы его отвоевали у чарли с
вертолетов, они чуть было не взяли его в плен. Так что же будете пить?

- Виски, - сказала Сара.

- Ого! - сказал он и, быстро взглянув на Сару, снова покраснел.

"Мальчик не знает, как подступиться, - подумала Сара. - Он сам этого
хотел, - вдруг подумала она, увидев лицо Эда. - Он сам хотел, чтобы я
спала с другим. Тогда ему было бы легче перед собой. И со мной тоже -
ночью. Он сам говорил: ничто так не возбуждает, как порочность и
доступность".

- Я и так пьяна, - решила она помочь Биллу и густо покраснела. - А
если я выпью еще - вам придется тащить меня на себе.

- Я оттащу, - сказал Билл и начал суетливо искать глазами кельнера, -
я оттащу, не беспокойтесь...

01.59

Степанов сидел на большом теплом камне и смотрел на пыльную полосу
Млечного Пути. Пересекая Млечный Путь, излучая пульсирующий зеленый свет,
медленно пролетел чей-то спутник.

Степанов слышал у себя за спиной плеск воды и тихий смех Кемлонг. Она
провалилась в болото и сейчас, взяв у него фонарик, пошла мыться в
маленьком озере. Она положила фонарик на камень, чтобы мыться не в полной
темноте. Степанов чуть обернулся, доставая из кармана сигареты, и увидел в
луче света Кемлонг.

- Холодно? - спросил Степанов.

- Что?

- Я спрашиваю: не холодно?

Она обернулась на его голос, доверчиво посмотрела в темноту и
ответила:

- Сначала всегда бывает холодно, а после тепло.

Степанов вспомнил венгерскую художницу Еву Карпати. Она была похожа
на Кемлонг такой же - через край - женственностью и при этом
застенчивостью ребенка, считающего себя уродцем. Степанов испытывал
чувство острой жалости к таким женщинам: он видел их в старости, и в нем
все сжималось от гнева - нет ничего беспощаднее и холоднее времени. Оно
ничего не жалеет; безразличие времени казалось Степанову унизительным и
неразумным. "Остановись, мгновенье!" - так и осталось заклинанием поэта.
Можно остановить коня или ракету, несущуюся со скоростью звука. Нельзя
остановить время.

Ева Карпати водила Степанова по своему крохотному ателье и показывала
картины, смущаясь того, что она ему показывала. Картины ее были прекрасны:
синий, таинственный, грозный лес и девушка с голубыми голубями в нежных
ладонях, или сумеречное туманное утро и лицо той же громадноглазой девушки
в чердачном окне, и красные черепицы, по которым ходят белые атласные
голуби.

Оттого, что она смущалась своего искусства, она писала редко, то и
дело бросая кисть. Иногда она резала уже готовые холсты и не заходила к
себе в ателье месяц, два, а то и полгода.

- Надо все это вообще кончать, - сказала Ева Степанову. - Хватит.