Чтение 14–й страницы книги ~При исполнении служебных обязанностей~

и засмеялся. И весь экипаж тоже засмеялся. Богачев удивленно посмотрел на
Струмилина, на Володю, потом быстро оглянулся на Аветисяна и Брока и
спросил:

- Я что-нибудь не так сделал, Павел Иванович?

- Вы все сделали так, как надо, Паша, молодец вы...

- Это вы говорите честно или для того, чтобы поднять во мне дух?

- Я говорю это абсолютно честно.

- Тогда большое спасибо.

И снова все засмеялись, а Богачев, снова посмотрев на своих товарищей,
подумал:

"Издеваются, черти, а что я сделал такого?"

В Чокурдахе им сказали, что ремонт лыжи, которая стояла на их старом
самолете, закончен и что нужно как можно скорее возвращаться в Тикси,
желательно без ночевки в Чокурдахе. Подвоз грузов для высокоширотной
экспедиции Арктического института закончился, и начинались полеты с
научными работниками на борту.

- А вам, - сказали Богачеву, - пришла радиограмма из Москвы, но мы ее в
Тикси переслали.

- От кого? Ему ответили:

- От Струмилиной...

- Груза в Тикси много? - спросил Струмилин.

- Да. Мы вам лес загрузим и картошку. И лук.

- Сколько всего?

- Под завязку.

- Ладно.

Струмилин вышел из диспетчерской. Мела поземка. Снег был колючий, как
щетина.

Низкие рваные облака казались черными, а небо, проглядывавшее сквозь
эти низкие рваные облака, было серебряного цвета.

"Будет снег, - решил Струмилин. - Когда небо кажется перламутровым, а
облака черными, тогда обязательно начинается снег".

Экипаж сидел в столовой. Володя Пьянков сбегал к своим друзьям чукчам и
принес нельму.

- Сейчас я сделаю строганинку, - сказал он. - Паша, ел когда-нибудь
строганинку?

- Нет, не ел. Только, может быть, мы поедим сегодня строганины в Тикси?

- Он торопится получить радиограмму, - сказал Аветисян.

- У тебя же нет детей, - сказал Брок, - так что нечего волноваться.

- Успеем и в Тикси. Только сначала я угощу всех строганиной.

Володя стал резать бело-розовое мясо рыбы. Он нарезал много тонких
бело-розовых кусков замороженной нельмы, попросил принести с кухни южного,
терпкого соуса и побольше черного перца. Потом он быстро подхватил кусок
рыбы, сложил его трубочкой, обмакнул в соус, потом в перец и,
зажмурившись, положил себе в рот.

- Тает, - сказал он нежным голосом, - снегурочка, а не рыба.

Аветисян жмурился и молча качал головой, а Брок издавал негромкие
стоны, выказывая этим наслаждение, какое он испытывал, вкушая мороженую
нельму.

- Гарантирую сто лет жизни тому, кто зимой ест такую строганину, -
сказал Аветисян, - она полезна, как рыбий жир, и вкусна, как паюсная икра.

- Слишком рыбьи сравнения, - сказал Брок, - не впечатляет.

- Может быть, тронемся? - снова предложил Павел. - Очень вкусная
строганина.

- Не торопись, - заметил Брок. - Командир сейчас придет и все нам
скажет. Не можем ведь мы лететь без командира.

Вошел Струмилин и, обмахнув веником унты, сказал:

- Ого, строганина, оказывается, появилась!

- Павел Иванович, скоро полетим? - спросил Павел.

- Подзаправимся - и полетим. А что такое?

- Да нет, ничего, - ответил Богачев обрадованно, - просто интересуюсь.

- Он получил радиограмму, - пояснил Пьянков. Богачев почувствовал, что
начинает краснеть.

- От прекрасной незнакомки, - добавил Брок.

Струмилин, продолжая есть строганину, поинтересовался:

- От кого?

Богачев покраснел еще больше и, посмотрев в глаза Струмилину, ответил:

- От вашей дочери. От Жени.

Когда поднялись за облака и пошли в своем эшелоне, Струмилин сказал:

- Володя, очень хочется кофе, поставьте, пожалуйста, воды на плитку, а
я потом заварю.

Пьянков поднялся со своего места, на котором он сидел при взлетах и при
посадке, размотал тонкий шарф, повесил его на крючок, снял шапку и пошел
из кабины в "предбанник". Там в маленьком помещении, отделявшем кабину от
грузового помещения, стояли самодельная кушетка, маленький стол, два
раскладных стульчика и один ящик, который заменял собой отсутствующее
кресло. Володя включил плитку и поставил на нее чайник с теплой водой,
взятой в Чокурдахе. Потом он вернулся в кабину и сказал:

- Павел Иванович, вода закипает...

Струмилин сидел у плитки и ждал того момента, когда кофе поднимется.
Этот момент ни в коем случае нельзя пропустить, во-первых, потому, что
сразу запахнет гарью, а во-вторых, сойдет главное - навар, который дает
кофе аромат и крепость.

Как только кофе стал подниматься, Струмилин выключил электричество и
досыпал еще две столовые ложки грубомолотых зерен, смешанных с сахарным
песком. 'Это, по мнению Струмилина, делало наш слабый кофе хоть в какой-то
мере похожим на настоящий бразильский. Возвращаясь в прошлом году из
Африки, он на день задержался в Париже и купил там четыре килограмма
бразильских кофейных зерен. Он не стал их молоть, а просто побил молотком
и добавлял в нашу заварку две столовые ложки настоящего бразильского кофе.

Попробовав, Струмилин закрыл глаза и, словно дегустатор, несколько
секунд шевелил губами и растирал языком на зубах ароматную крепкую заварку.

"Хорошо, - решил он, - очень хорошо получилось. Ребятам будет не так
скучно лететь".

Струмилин налил в две кружки, себе и Павлу, кофейник прикрыл "бабой",
купленной предусмотрительным Броком, и пошел в кабину.

- Володя, Н"ма и Геворк, - сказал он, пробираясь на свое место, - вас
кофе ждет.

Вам я принес, Паша.

- Спасибо.

Павел сделал один глоток и сразу же вспомнил лето прошлого года, свой
отдых, поход по Черноморскому побережью, Сухуми и старика, с которым он
познакомился в маленькой кофейне. Старик отчаянно ругал теперешнюю
молодежь.

Старика звали Ашот, и он умел ругать молодежь так, что с ним нельзя
было не соглашаться. Когда говорят красиво, медленно и убежденно, да к
тому же еще старики, как-то неудобно с ними не соглашаться. Старик
говорил, что молодые не в полную силу дерутся за хорошее, он говорил, что
они равнодушны и удовлетворяются у д о в л е т в о р и т е л ь н ы м. А
надо всегда хотеть только о т л и ч н о г о. Особенно молодым.

Павел допил кофе и улыбнулся. А потом вздохнул.

- Что вы? - спросил Струмилин.

- Я вспомнил одного старика. Его звали Ашот. Он говорил очень красивые
и очень неверные слова. Я только совсем недавно понял, как не прав старик
Ашот. Он не прав только в одном: он настоящий старик, а старики всегда с
пренебрежением относятся к молодым. Они думают, что молодые хуже и глупее
их. А это неверно. Их поколение делало революцию, но ваше - завоевало
полюс и победило Гитлера. А наше поколение взяло Антарктиду, целину и
космос.

Струмилин внимательно посмотрел на Павла и спросил:

- Вы очень любите отца, Павел?

- Разве можно не очень любить отца?

- Но ведь вы мне рассказывали про вашу маму. Вы говорили, что...

- Она предала отца, и она предала меня.

Струмилин закурил, а потом спросил в упор:

- Паша, а вы не обижены на советскую власть? За отца? И за детский дом?
И - за Богачева?

- Мой отец - советская власть. А тот, кто подписал ордер на его арест и
расстрелял потом... Я ненавижу их... Они были скрытыми врагами. А потому
они еще страшнее. Они делали все, чтобы мы перестали верить отцам. А нет
ничего страшнее, когда перестают верить отцам. Тогда - конец. Спорить с
отцами нужно, но верить в них еще нужнее. Так что я не обижен на советскую
власть, Павел Иванович, потому что она - это мой отец, вы, Брок, Володя,
Геворк...

- Между прочим, - сказал Наум Брок, передавая Струмилину очередную
радиограмму о погоде, - старик Ашот, о котором ты говорил, не так уж не
прав, как тебе кажется, Паша. После пятьдесят третьего года восемь лет
прошло. Нас учат:

"Смелее бейте плохое! Ярче возносите хорошее!" Так вот хорошее мы
возносить умеем, а что касается плохого, так здесь вариант "моя хата с
краю" по-прежнему здорово силен.

- Это точно, - согласился Пьянков, - на рукопашную нет храбрее нас, а
как на собрании начальство крыть за справедливое, так здесь мы па-де-труа
вычерчивать начинаем: все одно, мол, не поможет.

- Да... - сказал Струмилин. - Надо сильней и смелей критиковать все
плохое.