лучшие стихи. Лучшие не только для него: многие, и таких с каждым годом
становится все больше, утверждают, что это лучшие стихи последнего
пятидесятилетия.
размышлял, перелистывал свой альбом с картинками, поглядывая на серые дома
напротив и прислушиваясь днем к шуму автобусов и такси на улице Рен, а ночью
- к свисткам паровозов на Монпарнасском вокзале.
где каждая книга, каждая вещь остались на том же месте, не исключая и
трубки, которую она для него набивала и раскуривала. Инвалидная коляска
продолжает стоять в излюбленном уголке ее бывшего хозяина.
себе в редакцию, он нашел бы ей подходящее место. Другие тоже пытались
как-то ей помочь. Она вежливо, со смущенным видом благодарила и
отказывалась.
метров от дома, от этих нескольких десятков кубометров неподвижного воздуха,
куда приходил Жюблен, устав от скитаний по кафе, и где он всегда находил ее.
Где-то сейчас Лина? Впрочем, это не важно. Если она пьет, это тоже не имеет
значения.
ходит по утрам за покупками в соседние лавки. Нет у него и книг, нет стихов,
которые люди будут читать и после его смерти.
Бланш, обеспокоенная его долгой неподвижностью, склонилась над ним. Он лишь
вздрогнул, когда она тихим, пресекающимся голосом спросила:
расстегивать под халатом лифчик, последней его мыслью было: "Только бы
вовремя проснуться!"
избавился от одной рутины, как тут же почувствовал желание установить новую?
Дневные часы теснят друг друга, и каждый отмечен либо утренним туалетом,
либо процедурами, либо визитами врачей, либо хождением больных по коридору.
Некоторые из них более приятны, другие менее.
пробуждение в пятницу утром, те полчаса, что он провел, прислушиваясь к
звону колоколов и звукам больницы.
утро и принадлежали только ему.
это очень туманно. Сейчас, хотя Рене лежит с открытыми глазами, что-то вроде
тумана еще окутывает его тело и мозг.
приятное оцепенение. Он не знает, который час. Он ждет и только опасается,
не проснулся ли он среди ночи.
монотонным шумом, знакомым и вместе с тем непонятным, и наконец
догадывается, что это дождь: капли стучат по стеклам и стекают по
оцинкованному желобу возле окна.
Этрета, у них было принято собирать дождевую воду для стирки - мать
говорила, что она очень мягкая, - в бочку, стоявшую на углу, и звук текущей
воды всегда был для него особой музыкой.
плетеном кресле у кухонной плиты, да еще ее кашель, который до сих пор
звучит в ушах Ему было семь лет, когда она умерла от туберкулеза. Тогда
многие умирали от этой болезни, как тогда говорили, что они страдают грудью.
два года, а до этого гуляла с ним, как все другие матери, - сперва возила в
коляске, потом водила за ручку по улицам и на пристань, если было не очень
ветрено, а потом каждое утро отправлялась с ним в детский сад и к вечеру
забирала его оттуда.
новое лекарство, из-за которого он никак не может прийти в себя? Он изо всех
сил пытается не заснуть снова, чтобы услышать церковные колокола, и
надеется, что они, как вчера, пробьют шесть раз и полчаса будет в его полном
распоряжении.
Жозефа спит на раскладушке. В мутном желтоватом свете, проникающем сквозь
застекленную дверь, он видит, что она мирно спит. Волосы закрывают ей часть
лица, рот приоткрывается при каждом выдохе, создавая впечатление, что Жозефа
то и дело надувает губы.
женщина, которую ты едва знаешь. Когда Могра наблюдал за спящей Линой, его
всегда охватывала нежность. Что-то, что ему не нравилось в ее лице,
исчезало, возраст тоже, словно она вновь становилась маленькой девочкой,
неопытной и беззащитной.
ли во сне, и Могра различает голубоватое кружево комбинации, которая едва
прикрывает грудь женщины. Она твердая, мясистая и вздымается в том же ритме,
что и губы.
бедрами.
чаще всего ближе к утру, и когда Могра ложился вместе с ней, его нередко
будило частое дыхание жены, которое все ускорялось и, достигнув какой-то
высшей точки, вновь затихало.
явно нуждается в мужчинах. Должно быть, она встречается с ними днем и просто
совокупляется, бурно и весело, не отягчая себя всякой сентиментальщиной
раньше часов. Интересно, он случайно проснулся в то же время, что и вчера,
или для этого потребовался какой-то механический раздражитель?
болезнь прогрессирует, если появились осложнения, значит, прав он, а не они
совести. Он предположил, что его жизнь строится на расчете, сделал из своего
друга циничного честолюбца А может, окружающие придерживаются того же мнения
о нем самом? Он тоже сделал блестящую карьеру, даже еще более
головокружительную, если принять во внимание, с чего начинал он, а с чего
Бессон
решимости, что называется, покорить Париж?
женщина, сама того не ведая, прижимает к низу живота. Он размышляет сразу о
многом: о Жозефе, о женщинах вообще, о Лине, о молодом человеке из Фекана,
который в шестнадцать лет купил свою первую трубку - не столько для того,
чтобы придать себе уверенности, сколько потому, что она являлась для него
символом.
появилось у него это честолюбие, крайне удивившее его друзей. Он не только
не собирался жить в Париже, где сроду не бывал, но его пугало одно лишь
упоминание о столице.
Гавром, куда иногда ездил на велосипеде, чтобы доболтаться по оживленным
улицам и посидеть на террасе какого-нибудь кафе.
газеты, удостоверение которой ему досталось по счастливой случайности. Нет,
он поедет в Гавр и станет настоящим журналистом. Каждое утро, с трубкой в
зубах, засунув руки в карманы, он, придя в редакцию, будет сидеть за столом,
довольный собой, своей работой, в мире со всем белым светом.
потребовались две случайности.
службу. Но за несколько недель до явки на призывную комиссию внезапно
заболел. Безо всякой на то причины сердце вдруг начинало учащенно биться,
ноги сделались как ватные, а все тело покрылось потом.
его мать. Мнения о докторе Валаброне были разные: большую часть своего
времени он проводил за картами в кафе и совершенно за собой не следил.
слишком быстро растут, и прописал несколько недель отдыха, а также принимать
какие-то капли три раза в день.
разглядывая суда в гавани, да посылал в газету местные новости, которые
каждое утро узнавал в полицейском комиссариате.
них такая: пляж, навязчивый гул прибоя, шорох его башмаков по гальке и крабы
в лужах, оставшихся после отлива.
военный врач осматривал его дольше, чем других, с серьезным видом задал
множество вопросов о матери, после чего признал негодным к службе.