который вечером клали на стул вместе с бельем и носками, когда на следу-
ющий день уезжали куда-нибудь рано утром. Одевались при свете лампы. Мо-
его брата одели по-будничному, но его посадили в коляску вместе с нами.
Эта подробность, вполне объяснимая, поразила меня. Не помню, что я вооб-
разил, но я был недалек от того, чтобы приписать моим родителям преступ-
ные замыслы на наш счет. Мир был сырой и холодный. Еще не рассвело. Мне
завернули шею и нижнюю часть лица толстым шарфом, и мать сказала, сажая
меня на скамейку:
которая приходила к нам хозяйничать во время родов матери. - Почему меня
взяли с собой в Сен-Жан-д'Анжели? До сих пор не могу себе объяснить.
Или, вернее, я думаю, что со времени посещения нас полицейскими мать
всегда боялась, как бы я не сказал что-нибудь лишнее.
чтобы поправить что-то в коляске, и я почувствовал запах спиртного.
ние, что от меня хотят избавиться.
ло. Мы сели за липкий стол. Мать развернула пакет с бутербродами, и нам
подали кофе, к которому отец прибавил рома.
большие серебряные часы. Вскоре мы вышли из коляски на улице Шапитр, и
отец выпряг кобылу, тетя Элиза вышла на крыльцо, мать кинулась к ней, и
они, всхлипывая, бросились в объятия друг к другу.
которая тогда к нам не вышла.
направились во Дворец правосудия, наконец их туда вызвали.
как исчез дядя. Почему следствие так долго тянулось? Не надо забывать,
что дело шло только об исчезновении. Многие могли думать, что он просто
сбежал из дому, тем более что ходили слухи о его сомнительных нравах.
ния. Была ли это апатия с ее стороны? Может быть, она тоже некоторое
время думала, что он сбежал? Не боялась ли она, что он ее как-то скомп-
рометирует? А возможно, ее сестра, которая боялась полиции, посоветовала
ей молчать? Не нужно также забывать истории с завещанием, засунутым под
ноготь указательного пальца, которым дядя вертел со свирепым видом; эту
историю могли знать не мы одни. А теперь о завещании больше не говорили,
и тетя Элиза оставалась единственной наследницей! Утро, проведенное мною
в доме на улице Шапитр, запомнилось мне больше других.
лись. Когда я вошел в столовую и увидел женщину, которую заметил в окне
за занавеской, я и вправду испугался.
лубого цвета, болтавшийся на ее худом теле. Голые ступни были обуты в
шлепанцы, которыми она шаркала по паркету. Наконец, она беспрерывно ку-
рила сигареты.
ди, так что я всем телом почувствовал ее таинственную теплую женствен-
ность.
танавливались в кафе и ели там бутерброды.
считают своим долгом выражать после постигших их несчастий. Не знала,
чем только меня накормить. Целовала без причины. Говорила:
доме, возле этой женщины, мои родители оставили меня на то время, пока
ходили во Дворец правосудия.
было предположить, мне редко случалось, можно сказать, никогда, хладнок-
ровно раздумывать об этих событиях. Но иногда в сознании у меня возника-
ли картины, и даже довольно неожиданные.
комнате, и эту картину я редко, но несколько раз видел во сне.
из-за этого поверить, что Элиза поручила моему отцу избавить ее от Тес-
сона... Я думаю, что объяснение проще и больше соответствует духу семьи,
атмосфере, в которой мы все жили. Я уверен, что моя жена, жизнь которой
была еще более связана с ее семьей, поняла бы меня.
неделю за тем, что она называет "своею почтой"? Крупным косым почерком
она пишет страницу за страницей родственникам, которых никогда не видит,
друзьям детства. Не знаю, что она может им сказать, но для нее это свя-
щенный долг, такой же, как известить друзей и знакомых о каком-то семей-
ном событии.
обстоятельствах мы обязаны поступать так-то и так-то. Например, у нас
целовались не один раз, и не два, а три; раз - в левую щеку, второй раз
- в правую, потом еще раз в левую.
себя в случае несчастья. А в этом случае семья обязана забыть ссоры и
ненависть.
которой целые годы мне ничего не говорили, а если говорили, то лишь не-
домолвками, вышла замуж за официанта из кафе. Эта пара жила в Нанте, и
если мать писала тете Анриет, она никогда даже не намекала на этого офи-
цианта. Но когда у него была операция (не знаю из-за какой болезни), моя
мать, не раздумывая, поехала в Нант. Правда, после этого, когда мой дядя
поправился, уже не было речи о нем ни в письмах, ни в разговорах.
лись с тетей Элизой. Я полагаю, это были те недели, когда шло следствие.
И тетя Элиза принимала нас с нежным и теплым, как ванна, расположением.
В буфете всегда лежала плитка шоколада с орехами специально для меня.
своей стороны боялась, что заподозрят ее?
нщинами, не было похоже ни на какое иное. А кроме того, оно было отмече-
но значительным событием. Не помню, в какой момент моя тетя и ее сестра
поднялись во второй этаж, положив мне на колени книжку с картинками,
обычно предназначавшуюся моему брату. Я слышал шаги, голоса у себя над
головой. Было темно, как всегда в этом доме, скучно. Я впервые вышел на
лестницу. На площадку, к моему удивлению, проник луч солнца. Одна из
дверей была открыта в залитую солнцем комнату, ослепительно светлую
из-за стен, выкрашенных белой краской. Это была ванная. Я увидел голубой
халат, халат Евы, она возилась с газовым водогреем, который ей никак не
удавалось наладить, а тетя стояла рядом с ней, совсем обнаженная.
ее так) надела строгий костюм, из-за которого она казалась еще более
странной, как будто собралась в путешествие. Говорили о следователе, и
моя мать утверждала:
таком случае, должно быть, отвечала мать, отец смотрел на нее с восхище-
нием. Правда ли, что их в самом деле подозревали в убийстве? Это тоже
вполне возможно. Интересно, какое впечатление произвела моя мать на сле-
дователя? Он, наверное, удивился ее хладнокровию. Понял ли он, что гла-
вой семьи была она, что мой отец ничего не значил возле нее?
знает больше, может быть из уст матери.
Мать сказала:
происходило здесь утром? Почему, напротив, отец и тетя Элиза избегали
смотреть друг на друга?
кала вокруг себя. Я-то мечтал только о часах, о золотых часах, которые
Тессон время от времени вытаскивал из кармана (это была почти церемония)
и медленно открывал их двойную крышку. Потом он нажимал пружину и часы
звонили. В тот день я не подумал, что часы исчезли вместе с дядей.
ся.
ное перо.