Чтение 14–й страницы книги ~Усли завтра наступит~

оно плывет где-то около потолка.

Это была самая высокая вещь из тех, что она когда-либо видела.

- Это жираф, - сказал папа.

Они находились в зоопарке в Одибон-Парк. Трейси очень там нравилось.
По воскресеньям они направлялись туда послушать выступление оркестров, а
потом родители вели ее к аквариуму в зоопарк. Они медленно прогуливались,
разглядывая животных в клетках.

- Они, наверное, ненавидят всех за то, что их посадили в клетки,
папа?

Отец смеялся:

- Нет, Трейси. У них прекрасная жизнь. О них заботятся, их кормят и
защищают от врагов.

Животные жалостно смотрели на Трейси. Ей так хотелось открыть клетки
и выпустить всех.

Я бы не хотела быть запертой, как они, думала девочка.

В 20.45 прозвенел звонок по всей тюрьме. Товарки по камере начали
раздеваться. Трейси не двигалась. Лола сказала:

- У тебя 15 минут, чтобы приготовиться ко сну.

Женщины разделись и надели ночные рубашки. Надзирательница с
перекисными волосами зашла в камеру. Она даже остановилась, увидев Трейси
одетую.

- Давай раздевайся, - приказала она и повернулась к Эрнестине:

- Ты говорила ей?

- Ага. Мы сказали.

Надзирательница, ища слова, повернулась к Трейси:

- Мы ужо найдем способ разделаться со смутьянкой. Ты будешь делать
то, что тебе здесь сказали, - или я разобью твою задницу.

Надзирательница ушла. Паулита предостерегла ее:

- Ты лучше слушай ее, детка. Старая Железные Трусы одна из главных
сук.

Медленно Трейси поднялась и начала раздеваться, повернувшись к
остальным спиной. Она сняла все, кроме трусиков, и натянула через голову
грубую ночную рубашку. Она чувствовала на себе глаза женщин.

- У тебя по-настоящему красивое тело, - прокомментировала Паулита.

- Ух, действительно, красивое, - подхватила Лола.

Трейси почувствовала холодок, пробежавший по спине. Эрнестина подошла
к Трейси и посмотрела на нее сверху вниз.

- Мы твои друзья. Мы будем заботиться о тебе, - сказала она хрипло.

Трейси отпрянула:

- Оставьте меня. Все. Я... Я не из этого сорта.

Чернокожая захихикала:

- Ты будешь того сорта, какого мы захотим, детка.

- Hay tiempo. Уже много времени.

Свет погас.

Темнота была врагом Трейси. Она села на край койки, вся в напряжении.
Она чувствовала, как остальные ожидают удобного случая напасть на нее. Или
это только ее воображение? Она была настолько взвинчена, и ей казалось,
что отовсюду грозит опасность. Угрожали ли они ей? На самом деле - нет.
Они, вероятно, только пытались быть дружелюбными, а она истолковала их
заигрывания как зловещие намерения. Она много слышала о гомосексуальных
отношениях в тюрьмах, но чаще это было исключением, а не правилом. В
тюрьмах не разрешаются такого рода развлечения. Все еще не проходило
назойливое сомнение. Она решила, что будет бодрствовать всю ночь. Если
одна из них хотя бы двинется в ее сторону, она позовет на помощь.
Обязанностью охраны было наблюдать, чтобы ничего не случилось с
заключенными. Трейси успокоила себя, что ничего плохого не случится. Она
только должна оставаться настороже.

Трейси сидела на уголке койки в темноте, прислушиваясь к каждому
звуку. Она слышала, как одна за одной женщины сходили в туалет и вернулись
на свои койки. Когда Трейси уже не могла терпеть, она также сходила в
туалет. Она попыталась спустить воду, но бачок не работал. Вонь была почти
нестерпимой. Она вернулась к своей раскладушке и уселась на нее.

Скоро рассвет, думала она, утром я попрошу устроить мне встречу с
начальником. Я расскажу ему о ребенке. Он переведет меня в другую камеру.

Тело Трейси было напряжено и стеснено. Она прилегла на койку и через
минуту почувствовала, как что-то поползло по шее. Она подавила крик.

Я должна вытерпеть это до утра. Утром все будет хорошо, думала Трейси
- только одну минуту.

В три ночи она не могла уже больше лежать с открытыми глазами. Она
заснула.

Трейси разбудила рука, зажавшая ей рот, и кто-то хватал ее за грудь.
Она попыталась сесть и закричать, но тут увидела, что ночная рубашка и
трусики содраны. Руки ползали по ее бедрам, раздвигая ноги в стороны.
Трейси яростно боролась, стараясь подняться.

- Полегче, - зашептал в темноте голос. - Тебе не будет больно.

Трейси изо всех сил ударила ногой в направлении голоса. Она
почувствовала, что попала.

- Carajo! Вмажь этой суке, - задохнулся голос. - Тащи ее на пол.

И Трейси получила один удар в лицо, другой - в солнечное сплетение.
Кто-то взобрался на нее, пытаясь удушить, в то время как другие руки
хладнокровно насиловали ее.

Трейси сумела на мгновение выбраться, но одна из женщин схватила ее и
стукнула головой о край кровати. Она почувствовала, как из носа потекла
кровь. Ее бросили на бетонный пол, а ноги и руки развели в стороны. Трейси
боролась как сумасшедшая, но не могла ничего сделать.

Она чувствовала, как холодные руки и горячие языки ласкают тело.
Кто-то раздвинул ноги и сунул в нее тяжелый холодный предмет. Она
беспомощно корчилась от боли, отчаянно пытаясь позвать на помощь. Рука
зажала ей рот, и Трейси со всей силой впилась в мучителя.

Раздался дикий крик:

- Ах ты, сволочь!

Удары один за одним посыпались в лицо. Она почувствовала адскую боль
и потеряла сознание...

Ее пробудил вой сирены. Она лежала на холодном цементном полу, нагая.
Три сокамерницы лежали на своих койках.

В коридоре раздавался голос Железных Трусов.

- Вставайте и умывайтесь.

Надзирательница подошла к камере и увидела Трейси, лежавшую на полу,
в небольшой луже крови, с разбитым лицом и заплывшим глазом.

- Что, черт побери, здесь происходит?

Она отперла дверь и вошла в камеру.

- Она свалилась с койки, - ответила Эрнестина Литтл.

Надзирательница подошла к лежащей Трейси и ткнула ее ногой.

- Ты! Вставай!

Трейси слышала этот голос откуда-то издалека.

Да, думала она. Я должна встать, я должна выбраться отсюда.

Но она совершенно не могла двинуться. Тело ее кричало от боли.

Надзирательница схватила девушку за плечи и рывком посадила на пол.
Трейси почти пребывала в полуобморочном состоянии.

- Что случилось?

Одним глазом Трейси видела смутные очертания камеры и силуэты своих
сокамерниц, ждущих, что же она ответит.

- Я... я... - Трейси пыталась говорить, но слова не шли из горла. Она
снова попыталась, и какой-то глубоко сидящий древний инстинкт
самосохранения заставил ее сказать:

- Я свалилась с койки.

Надзирательница отрезала:

- Ненавижу хитрые задницы, надо тебя в мусорку. Посидишь, пока не
научишься вести себя.

Это было что-то вроде забвения, возвращения в чрево матери. Она была
одна в темноте. В этой тесной подвальной камере совсем не было мебели,
только тоненький грязный матрас, брошенный на цементный пол. Вонючая яма в
полу служила туалетом.

Трейси лежала в темноте, напевая народную песенку, которой ее
когда-то научил отец. Она даже не представляла, как близка была к
помешательству.

Она не была уверена, где она была, но это и не имело значения. Только
тупая неутихающая боль.

Я, должно быть, упала и разбилась, но мама позаботится обо мне.

Она позвала надломленным голосом:

- Мама!

Ответа не последовало, и она вновь уснула.

Она проспала около 48 часов и мучения окончательно отступили, боль
заменили душевные страдания. Трейси открыла глаза. Ее окружало ничто. Было
настолько темно, что она даже не видела очертаний камеры. Она, наконец,
вспомнила. Они потащили ее к доктору. Она слышала его голос.

- Сломанное ребро и сломанное запястье. Мы забинтуем их... Порезы и
синяки плохи, однако они залечатся. Но она потеряла ребенка...

- О, мой малыш, - заплакала Трейси. - Они убили моего ребенка.

И она зарыдала. Она оплакивала потерю ребенка, оплакивала себя,