отрывочные воспоминания о вещах далеких и давно позабытых, смутное и
тревожное томление по чему-то неведомому, ничем не утолимая тоска. Быстро
летели минуты, незаметно, как по волшебству, сливаясь в часы, быстро
надвигалась роковая ночь. Тень смерти неотступно витала над ними, но такая
легкая и неясная, что из мрака упорно выступали, назойливо лезли в глаза
вещи самые незначительные и обыкновенные... И невозможно было, если бы даже
хотелось, готовиться к предстоящему, сосредоточить мысли на покаянии, на чем
бы то ни было - их тотчас отвлекало тяготевшее над душой жуткое наваждение.
Это испытывали и Барнеби, и Хью, и Деннис, только внешне оно проявлялось у
них по-разному.
Радж сыну, услышав бой часов. - Погоди - прежде поцелуй меня.
стояли они обнявшись, потом Барнеби вырвался и побежал за книгой, наказав
матери непременно подождать его, не уходить. Он вернулся тотчас же, услышав
крик, - но ее уже не было. Он бросился к воротам, посмотрел сквозь решетку и
увидел, как ее уносили. Она ведь говорила, что сердце у нее разорвется. И
для нее так будет лучше.
стоял у ворот как вкопанный, тупо глядя на глухие каменные стены. - Есть еще
надежда? Это - страшная смерть, ужасный конец для такого человека, как я.
Как ты думаешь, придет помилование? Я говорю про себя а не про тебя. Тише,
не надо, чтобы он слышал (кивок в сторону Хью). Он такой отчаянный!
выходил, заложив руки в карманы и зевая с таким скучающим видом, словно его
уже ничто на свете не интересовало.
надзиратель. - Раньше они всегда спешили, как шальные, а теперь вот
отставать стали.
друг, - мы же всегда были друзьями, - поймите, здесь вышла какая-то ошибка.
Может, приказ отправили не туда или посланный задержался в дороге. А может,
он умер скоропостижно. Я раз сам видел, как человек свалился на улице
замертво, и в кармане у него нашли какие-то бумаги. Пошлите узнать! Пусть
кто-нибудь сходит и наведет справки. Не может быть, чтобы меня решили
повесить! Не может этого быть!.. - Он вдруг вскочил и завыл. - Да, да,
помилование задержали нарочно, меня обманом повесят! Это заговор, заговор! И
я умру! - Он снова испустил дикий вопль и в судорогах упал на землю.
воскликнул Хью, когда Денниса унесли. - Ха-ха-ха! Держись, храбрый Барнеби.
Чего нам бояться? Давай руку! Они умно делают, что отправляют нас на тот
свет, - если бы мы опять сорвались с цепи, они бы так дешево не отделались.
Ну, еще раз пожмем друг другу руки! Двум смертям не бывать, а одной не
миновать. Если проснешься ночью, скажи это себе во весь голос и усни опять.
Ха-ха-ха!
посмотрел вслед Хью, шедшему к своей камере. Он слышал, как Хью что-то
крикнул ему и захохотал, видел, как он помахал ему шляпой. Он тоже пошел в
свою камеру, двигаясь, как лунатик. Войдя, лег на свою койку, прислушался к
бою часов... В душе его не было ни тени страха иди печали.
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
полная тишина, которую нарушал только бой башенных часов, отмечающих шаги
(менее слышные, крадущиеся, когда город спит) великого седовласого Стража,
который не знает ни отдыха, ни сна. В те несколько часов темноты и покоя,
когда город отдыхает от лихорадочной дневной суеты, замирают все отзвуки
кипучей деловой жизни, а проснувшиеся люди настороженно вслушиваются и со
страстным нетерпением ждут рассвета.
по двое, по трое и, встречаясь среди улицы, разговаривали шепотом, бросив на
мостовую свои инструменты. Вскоре из самой тюрьмы стали выходить другие,
таща на плечах доски и бревна; когда все было вынесено, рабочие засуетились,
и через минуту-другую глухой стук молотков нарушил тишину.
чтобы светить им; при этом неверном свете было смутно видно, как одни
вынимали камни из мостовой, другие на этих местах вкапывали высокие столбы.
Несколько рабочих медленно выкатили с тюремного двора грохотавшую пустую
телегу, их товарищи между тем воздвигали поперек улицы крепкие барьеры.
Глядя на темные фигуры всех этих усердно работавших людей, безмолвно
сновавших здесь в такой необычный час, можно было вообразить, что это какие-
то духи возводят в полночь призрачное сооружение, которое, как и они,
исчезнет с первым проблеском дня, растает в утреннем тумане.
Они приходили сюда явно с целью не упустить зрелища и намеревались остаться
до конца. Даже те, кто только проходил мимо, отправляясь по своим делам,все
останавливались, медлили, словно притягиваемые непобедимой силой. Между тем
свист пилы и стук молотков раздавались все громче и чаще, смешиваясь с
треском досок, сбрасываемых на мостовую, а временами - с голосами рабочих,
окликавших друг друга. Каждые четверть часа били куранты на башне ближней
церкви, и какое-то невыразимо-жуткое ощущение овладевало всеми, кто слышал
этот звон.
этой ночи сменилась резкой свежестью. День еще не наступал, но мрак
рассеялся, и звезды побледнели. Тюрьма, черневшая до сих пор бесформенной
массой, приняла свой обычный вид, и время от времени на крыше ее появлялась
одинокая фигура часового, - он наблюдал сверху за приготовлениями на улице.
Человек этот словно составлял часть тюрьмы и, как были уверены зрители, знал
обо всем, что в ней происходит. Поэтому он вызывал к себе такой же интерес,
как сама тюрьма, и на него глазели жадно, указывая его друг другу, как будто
это было привидение.
четко вырисовываться дома, вывески. Громоздкие почтовые кареты выползали из
ворот постоялого двора напротив; из окошек их с любопытством смотрели
пассажиры и, пока карета медленно проезжала мимо, они все время оглядывались
на тюрьму.
темноте принимавшая сотни образов в воображении зрителей, предстала перед
ними теперь в настоящем своем виде - эшафота и виселицы.
перед тюрьмой, жужжание голосов стало внятнее, открывались одна за другой
ставни, поднимались шторы, и люди, ночевавшие в домах против тюрьмы, - где
места у верхних окон были заранее распроданы по высокой цене желающим видеть
казнь, - поспешно вставали с постели. В некоторых домах для удобства
выставляли оконные рамы. Иные зрители уже уселись на свои места и коротали
время за картами, выпивкой или веселой беседой. Те, кто купил места на
крышах, забирались туда с парапетов и через чердачные окна. Другие еще
только приценивались к хорошим местам и, поглядывая на все разраставшуюся
внизу толпу и на рабочих, отдыхавших под виселицей, стояли в нерешимости, с
притворным равнодушием слушая хозяина, который расхваливал удобное
расположение своего дома, откуда все будет отлично видно, и уверял, что
назначенная им плата за места у окон баснословно дешева.
видны были шпили церквей и величественный купол собора, высившиеся за
тюрьмой на фоне синего неба. Проходившие над ними легкие летние облачка
окрашивали их в свой цвет, и в прозрачном воздухе четко рисовалась каждая
деталь кружевной резьбы и лепных украшений. Рождался день, и все сияло, все
говорило о радости и надеждах. Только улица внизу, еще покрытая тенью,
напоминала мрачное ущелье. Среди бурлившей вокруг жизни стояло страшное
орудие смерти. Казалось, даже солнце избегало глядеть на него.
орудие смерти, покрытое черной, вздувшейся пузырями краской, с петлями,
болтавшимися в воздухе подобно каким-то отвратительным гирляндам, в ярком
дневном свете, когда солнце поднялось высоко во всем своем блеске и
великолепии. Не так страшно было оно в глухом полуночном мраке, окруженное
призрачными фигурами людей, как теперь, свежим веселым утром, среди шумной
толпы любопытных. Не так страшно было оно, когда, как призрачный часовой,
маячило на улице спящего города и, быть может, омрачало его сны, как сейчас,
среди бела дня, когда бесстыдно открывалось взорам людей, навязывая свое
нечистое присутствие их мыслям и чувствам.
улицам, сходившимся на перекрестке, уже стремился людской поток к центрам
деловой и торговой жизни. Телеги, кареты, фургоны, тележки, тачки
прокладывали себе дорогу сквозь толпу, двигаясь все в одном направлении.
Прибывавшие в город из окрестностей почтовые кареты останавливались, и кучер
кнутом указывал на виселицу, - в этом, впрочем, не было никакой надобности,
и без того головы всех пассажиров были повернуты в ту сторону, и к окнам
приникали напряженно-внимательные лица. Даже женщины боязливо смотрели на
отвратительное сооружение. В толпе высоко поднимали детей, чтобы они могли
лучше увидеть эту страшную игрушку и знали, как вешают людей.
тюрьмой, в разрушении которой они принимали участие, а одного - сразу же
после этого, на Блумсбери-сквер. В девять часов на улице появился большой
отряд солдат и выстроился вдоль узкого прохода к Холборну, который ночью
охранялся только полицией. По этому проходу провезли вторую телегу (первая
понадобилась для постройки эшафота) и подкатили ее к воротам тюрьмы. Когда
все приготовления были окончены, солдатам скомандовали "вольно!"; офицеры
стали прохаживаться вдоль рядов или беседовали у ступеней эшафота, а
Конюшевский Владислав
Володихин Дмитрий
Мичурин Артем
Прозоров Александр
Куликов Роман
Орлов Алекс