Петр обратился к ней ласково:
- Правда Ли, Феодоровна, сказывает царевич, что
письмо к архиереям и сенаторам писано неволею, по при-
нуждению цесарцев?
- Неправда,- отвечала она спокойно.- Писал один,
и при том никого иноземцев не было, а были только я
да он, царевич. И говорил мне, что пишет те письма,
чтоб в Питербурхе подметывать, а иные архиереям пода-
вать и сенаторам.
- Афрося, Афросьюшка, маменька!.. Что ты?..-за-
лепетал царевич в ужасе.
- Не ведает она, забыла, чай спутала,- обернулся
он к отцу опять с тою странною усмешкой, от которой
становилось жутко.- Я тогда план Белгородской атаки
отсылал секретарю вицероеву, а не то письмо...
- То самое, царевич. При мне и печатал. Аль забыл?
Я видела,- проговорила она все так же спокойно и вдруг
посмотрела на него в упор тем самым взором, как три
года назад, в доме Вяземских, когда он, пьяный, бросился
на нее, чтоб изнасиловать, и замахнулся ножом.
По этому взору он понял, что она предала его.
- Сын,- сказал Петр,- сам, чай, видишь, что дело
сие нарочитой важности. Когда письма те волей писал, то
явно намерение к бунту не токмо в мыслях имел, но и в дей-
ство весьма произвесть умышлял. И то все в прежних
повинных своих утаил не беспамятством, а лукавством,
знатно, для таких же впредь дел и намерения. Однако
же, совесть нашу не хотим иметь пред Богом нечисту,
дабы наносам без испытания верить. В последний спра-
шиваю, правда ль, что волей писал?
Царевич молчал.
- Жаль мне тебя, Феодоровна,- сказал Петр,- а де-
лать нечего. Буду пытать.
Алексей взглянул на отца, на Евфросинью и понял,
что ей не миновать пытки, ежели он, царевич, запрется.
- Правда,- произнес он чуть слышно, и только что это
произнес, страх опять исчез, опять ему стало все безраз-
лично.
Глаза Петра блеснули радостью.
- В какую же меру ныне писал?
- В ту меру, чтоб за меня больше вступились
в народе, применяясь к ведомостям печатным о бунте
войск в МеКленбургии. А потом подумал, что дурно, и
вымарал...
- Так значит бунту радовался?
Царевич не ответил.
-А когда радовался,-продолжал Петр, как будто
услышав неслышный ответ,- то, чаю, не без намерения;
ежели б впрямь то было, к бунтовщикам пристал бы?
- Буде прислали б за мной, то поехал бы. А чаял
быть присылке по смерти вашей, для того...
Остановился, еще больше побледнел и кончил с усилием:
- Для того, что хотели тебя убить, а чтоб живого
отлучили от царства, не чаял...
- А когда бы при живом? - спросил Петр по-
спешно и тихо, глядя сыну прямо в глаза.
- Ежели б сильны были, то мог бы и при живом,-
ответил Алексей так же тихо.
- Объяви все, что знаешь,- опять обратился Петр
к Евфросинье.
- Царевич наследства всегда желал прилежно,- за-
говорила она быстро и твердо, как будто повторяла то,
что заучила наизусть.- А ушел оттого, будто ты, госу-
дарь, искал всячески, чтоб ему живу не быть. И как услы-
шал, .что у тебя меньшой сын царерич Петр Петрович
болен, говорил мне: "Вот, видишь, батюшка делает свое,
а Бог-свое!" И надежду имел на сенаторей: "Я-де ста-
рых всех переведу, а изберу себе новых, по своей воле".
И когда слыхал о каких видениях, или читал в курантах,
что в Питербурхе тихо, говаривал, что видение и тишина
недаром: "либо-де отец мой умрет, либо бунт будет"...
Она говорила еще долго, припоминала такие слова его,
которых он сам не помнил, обнажала такие тайны сердца
его, которых он сам не видел.
- А когда господин Толстой приехал в Неаполь,
царевич хотел из цесарской протекции к папе римскому,
и я его удержала,- заключила Евфросинья.
- Все ли то правда? - спросил Петр сына.
- Правда,- ответил царевич.
- Ну, ступай, Феодоровна. Спасибо тебе!
Царь подал ей руку. Она поцеловала ее и поверну-
лась, чтобы выйти.
- Маменька! Маменька! - опять вдруг весь потянулся
к ней царевич и залепетал, как в бреду, сам не помня,
что говорит.-Прощай, Афросьюшка!.. Ведь, может быть,
больше не свидимся. Господь с тобой!..
Она ничего не ответила и не оглянулась.
- За что ты меня так?..- прибавил он тихо, без
упрека, только с бесконечным удивлением, закрыл лицо
руками и услышал, как за нею затворилась дверь.
Петр, делая вид, что просматривает бумаги, поглядывал
на сына исподлобья, украдкою, как будто ждал чего-то.
Был самый тихий час ночи, и тишина казалась еще
глубже, потому что было светло, как днем.
Вдруг царевич отнял руки от лица. Оно было страшно.
- Где ребеночек?.. Ребеночек где?..-заговорил он,
уставившись на отца недвижным и горящим взором.-
Что вы с ним сделали?..
- Какой ребенок? - не сразу понял Петр.
Царевич указал на дверь, в которую вышла Евфро-
синья.
- Умер,- сказал Петр, не глядя на сына.- Родила
мертвым.
- Врешь! - закричал Алексей и поднял руки, словно
грозя отцу.-Убили, убили!.. Задавили, аль в воду как
щенка выбросили!.. Его-то за что, младенца невинного?..
Мальчик, что ль?
- Мальчик.
- Когда б судил мне Бог на царстве быть,- про-
должал Алексей задумчиво, как будто про себя,- наслед-
ником бы сделал... Иваном назвать хотел... Царь Иоанн
Алексеевич... Трупик, трупик-то где?.. Куда девали?..
Говори!..
Царь молчал.
Царевич схватился за голову. Лицо его исказилось, по-
багровело.
Он вспомнил обыкновение царя сажать в спирт мерт-
ворожденных детей, вместе с прочими "монстрами",
для сохранения в кунсткамере.
- В банку, в банку со спиртом!.. Наследник царей
Максимов Альберт
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Майер Стефани
Афанасьев Роман
Ибсен Генрик