устали. Время от времени, кроме подбрюшья Поровой, из клубов дыма выныривало
перед Любиньским улыбающееся лицо Эрвина Крыщака и его единственный желтый
зуб. Иногда из синевы высовывалась, как большой котел, голова плотника
Севрука или чья-то рука со стаканчиком водки. Потом снова дым заслонял мир и
выжимал слезы из глаз, Любиньски уже никого и ничего не видел, и ему
казалось, что он проваливается в горловину пекла. Но ветер менял
направление, дым уходил в глубь оврага, все снова становилось отчетливым и
хорошо видимым, даже глубокий пупок на животе Поровой, которая все еще
обмахивала писателя своей комбинацией.
Посматривал писатель на ее пупок, на волосатое лоно, потом переместил
взгляд на смуглое лицо, на черные густые волосы, которые она распустила по
голым плечам, слушал ее веселый смех и заглядывал в широко открытый рот с
недостающими спереди несколькими зубами. Смех Поровой был громкий и
глубокий, он сотрясал ее живот и обвисшие груди. Но Любиньски заметил и то,
что, даже сотрясаясь в этом беззаботном смехе, она ни на миг не теряла
бдительности, ее взгляд был холодным и постоянно стрелял во все стороны, она
напоминала дикое животное, пойманное человеком и немного прирученное,
позволяющее себя гладить, но постоянно готовое к побегу. Любиньски подумал,
что Порова не знает чувства любви, как слепой не знает света, внутренность
ее души - как ее дом - холодная и пустая, обнищавшая. Она обнимается с
мужчинами, а потом рожает, стремясь разогреть в себе что-то, что остается
холодным и разогреть себя не дает. Подумал Любиньски и о том, что Порова -
как полевая груша, рожденная из случайно брошенного семечка. Не привитая
веточкой благородства, она содержит соки горькие и кислые, которые родят
такие же горькие и кислые плоды.
После полудня, волоча ногами, приплелась из деревни старая Ястшембска с
бутылкой денатурата. Писатель не хотел, чтобы люди травились таким ужасным
напитком, вынул из кошелька вторую крупную банкноту, и на этот раз Ярош на
велосипеде поехал в магазин. А потому как магазин был уже закрыт, Ярош
постучался в дом Смугоневой, которая с каким-то любовником из Барт как раз
ужинала. Смугонева продала ему две бутылки водки, а потом вместе с
любовником села на мотоцикл и очутилась в лесу возле бункера. Но, упаси Бог,
не с пустыми руками, а с полной сумкой бутылок и с тремя кольцами колбасы. С
той минуты в синеве дыма перед Любиньским начало появляться похожее на
червивую редьку лицо старой Ястшембской, и, кроме этого, он то и дело видел
что-нибудь новенькое. Смугонева не захотела быть хуже, чем Порова, она сняла
юбку и стала обмахивать своего ухажера от дыма, повесив розовые трусы на
куст шиповника. Но ухажер, кровельщик из Барт, человек уже немолодой, быстро
напился и заснул под этим кустом. Тогда Смугонева начала обмахивать молодого
Галембку, а когда и он свалился, так же, как Цегловски и Зентек, громко
расплакалась. Тогда возле бункера появился лесник Видлонг и неприличными
словами стал обзывать Яроша, Зентека и Цегловского за то, что они уже два
дня не делают никакой лесной работы. Он обзывал всех собравшихся возле
бункера пьяницами, пока писатель Любиньски не оскорбился на эти слова и не
сунул в руку Видлонга стаканчик с водкой, чтобы и он опрокинул полную чарку
за их прекрасные дни. Смугонева обещала его обмахивать, если он перестанет
строжиться и чарку осушит до дна. Видлонга не надо было долго упрашивать, и
часом позже он тоже громко выкрикивал о прекрасных днях. Потом он признался
присутствующим, что ему уже много лет как обрыдл большой зад его жены и он
хотел бы поискать какую-нибудь маленькую жопку, с чем в Скиролавках нелегко,
потому что одна маленькая жопка принадлежит пани Халинке, которая сбежала к
художнику Порвашу, а другая принадлежит пани Басеньке, жене писателя. Тогда
на полянку возле бункера прибыл Шчепан Жарын, к сожалению, с пустыми руками.
Взамен, протягивая руку за стаканчиком водки, он предложил, что покажет всем
голову своего змея, и даже ширинку расстегнул. Никто, однако, никакого
энтузиазма не проявил, потому что почти все, не исключая хромой Марыны,
этого змея в самых разных видах видели не раз. Раз уж наткнулись на эту
тему, то любопытство беседующих обратилось к леснику Видлонгу, мужчине
высокого роста, плечистому, с пышными усами, но как рассказывала о нем его
жена с большим задом - с шишечкой маленькой, как наперсток. Это не помешало
ему сделать четверых детей ей и, как догадывались, и жене лесоруба Стасяка.
Лесник Видлонг, несмотря на то, что осушил чарку уже несколько раз и его
чудесно обмахивала комбинацией Смугонева, проявлял стыдливость и не хотел
расстегивать ширинку. И даже сделал нечто удивительное. Ни с того ни с сего,
может быть, из-за того, что происходило вокруг, а может, и по другим
причинам (никто не может проследить за человеческими мыслями, как за птицами
в небе) Видлонг бросил Смугоневу и, подсев к Любиньскому, спросил его:
- Как вы думаете, пане писатель, есть Бог или его нет? Давно уже я
хотел вас об этом спросить, но обратиться к вам не смел.
Задумался писатель Любиньски, поднял взгляд от волнистого живота
Поровой к вечернему небу. Потом, когда дым его окутал, он раскашлялся так,
что встал с одеяла на бункере и, качаясь на ногах, громко заявил:
- Я не знаю, есть ли Бог на небе. Но то, что Землей правит Антихрист -
это точно! Он снова задумался, а потом заявил, с трудом подбирая слова:
- Как его распознать, внедрившегося Сатану? Французский доминиканец,
священник Брокбергер так предостерегает: "Вы узнаете его по тому, что и он,
и члены его сатанинской свиты будут целомудренны. Женщинам они велят вязать
на спицах, мужчинам прикажут пить молоко вместо алкоголя и запретят иметь
любовниц. Потому что нет свободы без плена и нет невинности без греха. Не
войдешь на гору святости без нескольких падений. Даже Христос падал под
крестом". Одно мне кажется ясным: что человек должен постоянно падать, а
потом подниматься, падать и снова подниматься.
Сказав это, он тяжело уселся на одеяло и голову печально повесил. А
возле него полный стаканчик начал усердно переходить из рук в руки. Как
мертвая, упала под кустом шиповника старая Ястшембска, но мертвой она не
была, потому что громко портила воздух. Эрвин Крыщак влез на свою телегу, на
которой он привез солому для утепления бункера Поровой, и там заснул сидя.
Остальные, из-за вечернего холода, укрылись в бункере, уселись на соломе
возле разогревшейся докрасна печки. Как долго они там сидели - кто это
запомнит? Сначала краснота от печи рассеивала ночной мрак, но, когда
маленький Дарек заснул, печь остыла и всех накрыла темнота. И тогда писатель
Любиньски вспомнил, что пришел сюда, чтобы решить чью-то загадку, и за
сердце его схватил неожиданный страх, что он встал перед собственной
загадкой обеспокоенный, он нашел чью-то теплую ладонь, а поняв, что она
принадлежит хромой Марыне, уже смелее начал действовать и в наслаждении
потерял сознание. Очнулся он раз и другой и снова заснул. Потом ему
казалось, что он лежит в гробу и в телеге на резиновом ходу едет на кладбище
в Скиролавках.
И в самом деле ранним утром на досках телеги Эрвина Крыщака возвращался
к себе домой писатель Непомуцен Мария Любиньски. Вместе с ним на досках
телеги лежали еще трое мужчин - Ярош, Зентек и Цегловски, а раньше их было
пятеро, только дом лесника был ближе от леса, и плотник Севрук раньше всех
освободился от Видлонга. Голову писателя
Севрук нежно придерживал своими огромными ладонями, чтобы. Господи
упаси, на неровностях грунта она не пострадала от тряски. А когда приехали к
дому Любиньского, плотник Севрук взял писателя на руки и, сопровождаемый
плачем пани Басеньки, положил его на кровать.
Заткнула себе нос пани Басенька, потому что, как плотник Севрук, так и
ее муж провоняли дымом, будто бы возвращались с какого-нибудь пожарища или
провели ночь в коптильне. А поскольку плотник Севрук не мог расстаться с
писателем: то ему ноги на кровати расправлял, то руки на животе складывал в
молитвенном жесте, а писатель казался ей таким бледным, словно бы в самом
деле умер, то пани Басенька Севрука "попросила" и позвонила доктору.
Два дня и две ночи хворал Непомуцен Любиньски с перепоя. Неделю хворал
от стыда. В это же время какая-то женщина сообщила в отделение милиции в
Трумейках о местопребывании Поровой, к бункеру подъехала машина с
милиционером, медсестрой и воспитательницей, а поскольку Поровой при детях
снова не было - в квартире хромой Марыны она пила водку с лесником
Видлонгом, - детей забрали без всяких трудностей и чьего-либо сопротивления.
Неделю, сгорая от стыда, лежал Непомуцен Любиньски в своей постели и
каждый день выспрашивал у вернувшейся из магазина пани Басеньки, какие
позорящие его сплетни ходят о нем в Скиролавках. Через неделю пани Басенька
сообщила ему:
- Правда ли, что ты какой-то павильон в Скиролавках хотел поставить на
автобусной остановке? Сейчас плотник Севрук и Эрвин Крыщак сгоняют людей на
строительство этого павильона и на тебя ссылаются. Зачем тебе павильон? Ведь
ты не ездишь автобусом.
О том, что сделала прекрасная Брыгида, чтобы показать свою любовь
В середине ноября неожиданно пришли сильные морозы, земля окаменела,
озеро покрылось тонкой коркой льда. Болота за домом доктора парили сильнее,
чем обычно, и там зароились духи лесорубы, которые проходили мимо, слышали
доносящийся оттуда сухой треск автоматов и глухие стоны умирающих солдат.
Временами посреди ночи раздавался пронзительный человеческий или птичий
крик донесся он до ушей Гертруды Макух, идущей вечером в дровяник доктора
за растопкой для печи. Она набожно перекрестилась: это кричал Клобук,
предвещая какое-то несчастье.
Через несколько дней пошел снег. При полном безветрии почти трое суток
летели с неба огромные белые хлопья и медленно покрывали весь мир. Вскоре
снега везде было по колено, он укрыл ветви в саду и все озеро, пригнул
деревья в лесу, окутал дома и ограды, раззвенелся санками. По дорогам было
хорошо ездить, потому что сугробов не было. Впрочем, сразу же появились
бульдозеры, и первый визит зимы никому не показался неприятным. При снеге
ослабел мороз, снег был рыхлым, на подворьях возле домов, где было много
детей, торчали снежные бабы, слепленные в основном из трех шаров, с
головами, наряженными в старые кастрюли, и с метлами под мышкой. Их вид
радовал глаза взрослых, потому что напоминал им детство. Люди улыбались этим
зимним фигурам, и только Макухова не избавилась от беспокойства, потому что
она услышала крик Клобука на болотах.
В четверг, когда доктор Неглович закончил свою работу в поликлинике и
уже садился в машину, одетый в меховую куртку и шапку из барсука, за ним
Сертаков Виталий
Зыков Виталий
Ковальчук Вера
Пехов Алексей
Прозоров Александр
Лукин Евгений