острова плыву уже в четвертый раз, и тут всегда так славно пахнет! Когда я
была маленькая, я думала - наверно, так будет в раю.
какая-то вялость; ежедневные игры и развлечения прекратились, некоторые
фильмы показывали уже второй раз, и почти все, не зная, куда себя девать,
слонялись по палубе, сидели в шезлонгах или по каютам, принимались
укладывать и перекладывать багаж, который был под рукой, и тревожиться о
вещах, погруженных в трюм. "Вера" уже миновала шлюз и вошла в узкое устье
реки Везер, а Лиззи, узнав, что Рибер снова занял свое место за капитанским
столом, все еще отказывалась вернуться в кают-компанию. Угнетало ее и
воспоминание о том, как миссис Тредуэл вышла из каюты, словно на очередную
прогулку по палубе, и так и ушла, не простясь, хоть бы сказала самое обычное
"Gruss Gott", это ведь не стоит труда. Когда же Лиззи сидела на палубе в
шезлонге (она велела переставить его подальше от Риберова) и Рибер семенил
мимо, она закрывала глаза и притворялась спящей... ну и свинья же он
все-таки, да еще эта огромная нашлепка из марли и пластыря на лысине... до
чего отвратительна жизнь!
Шмитт и доктор Шуман за столом почти не нарушали молчания, все чувствовали:
заговори они на любую тему, которая занимала бы всех, это кончится
какой-нибудь неловкостью или вульгарной сплетней. И никого из них больше не
интересовало, что скажут остальные; каждый замкнулся в себе, поглощен был
своими заботами, только одно у них оставалось общее - всем хотелось поскорей
покончить с этим плаваньем, сойти с корабля и вернуться к своей подлинной,
отдельной жизни. А все же, когда они в последний раз сошлись к ужину, они
выпили за здоровье друг друга, обменялись дружелюбными взглядами, и
профессор Гуттен с чувством произнес:
Так возблагодарим же Господа Бога за его милости.
верфи и склады, спускаются к самой воде - замусоренная всяческими плавучими
отбросами, она омывает праздно стоящие в ряд безлюдные корабли - привычное
зрелище, так же тянутся они рядами во всех гаванях мира и ждут, чтобы хоть
как-нибудь кончилась забастовка. И опять весело вертится чуть не под носом и
мешает идти какое-то суденышко, люди в нем размахивают платками и шарфами и
выкрикивают приветствия.
присоединилась к таким же помятым, ржавым, усталым ветеранам, что кружными
путями сходятся со всех морей и океанов, изрубцованные шрамами и отметинами
после долгих трудных странствий с неопрятными грузами и второсортными
пассажирами, которые ведут беспокойную второсортную жизнь и странствуют
отнюдь не для собственного удовольствия. И однако, входя в гавань, каждый
корабль салютует ей и всем, кто в ней есть, приспуская и вновь поднимая
флаг, у каждого на палубе весело играет маленький оркестр, матросы и
начальство на посту, все свеженькие, чистенькие, вышколенные, в полном
порядке и готовности. Пассажиры "Веры" растянулись цепочкой вдоль борта, но
не слишком близко к сходням, чтобы не получилось беспорядка и давки.
Как-никак все они - немцы, все заодно, только трое американцев остались
поодаль, немного на отшибе. Опять, как в начале пути, с ними почти не
встречались глазами, словно не узнавали, не говорили им больше ни слова.
Опять на них смотрели как на чужаков, хотя и не так подозрительно и
враждебно, как вначале. Просто это было блаженное равнодушие ко всему, кроме
счастливой минуты, когда возвращаешься к обычной жизни. Все вскинули головы,
всматриваясь в город, в его кровли, все глаза увлажнились, взгляды
смягчились от избытка чувств... сильно бились сердца, все внутри дрожало от
призрачной радости; непостижимый восторг охватил их, будто они приближались
к сияющему алтарю: ведь они готовились вновь ступить на священную землю
фатерланда.
теснее, особо от остальных; высокий золотоволосый Иоганн стоял подле
умирающего дяди, а тот поник в кресле на колесах и лишь изредка открывал
глаза и поглядывал по сторонам; маленький Ганс Баумгартнер в своем оранжевом
кожаном костюмчике теперь уже не обливался потом, а дрожал от холода; Эльза
в белом шерстяном пальто, в белом берете, натянутом на уши так, что не видно
было волос, прижимала к себе дорожную сумочку и терпеливо повторяла "Да,
мама" или "Нет, мама" на каждый вопрос, который задавала ей мать, иногда по
два раза кряду.
забыла носовые платки? Ты все свои чулки собрала? Не потеряла маникюрные
ножницы и пилку? Когда мы выехали, у тебя всякого нижнего белья было по
шесть штук, надеюсь, до дому все довезешь в целости, ничего не растеряешь...
да, еще свитеры...
папаша Лутц. - Может быть, двадцать семь?
Эльза.
поскольку прежняя оказалась для нее невыигрышной. - Остальную часть пути мы
проделаем по суше, в отдельном купе, в нормальном европейском поезде, как
полагается семье, больше не надо жить бок о бок с кем попало, с какими-то
вульгарными личностями, от которых никуда не денешься. Ха! - докончила она с
мрачным торжеством, - Это мое последние плаванье. Там, где мы будем жить,
Эльза, нет никаких морей и океанов.
соли. Соль с йодом надо покупать в аптеке. Иначе у тебя появится зоб.
Эльза, отец по обыкновению шутит...
рассудительно возразил папаша Лутц. - У тети Фоке зоб, и у тети
Вильгельмины, и у дяди Вольфганга, и у двоюродного братца Августа, и у твоей
родной сестрицы Лотты, и у твоего дедушки по материнской линии...
родню, а на мою не смей!
высматриваешь? Кого ты увидала?
украдкой упорно, испытующе оглядывает все вокруг, тихонько поворачивая
голову, и никогда еще он не видел у нее на лице такого странного выражения.
Он встревожился, он ведь отец и никак не может одобрять такое. Эльза багрово
покраснела, прижала руку к губам.
сказал. И тут мимо прошагал Хансен, хмурый, насупленный, мельком равнодушно
глянул на Эльзу, и этот беглый нечаянный взгляд ударил больней, чем
намеренное оскорбление. Всегда он вот так смотрел на нее, не видя, точно на
стену или на пустое место. Эльза болезненно съежилась, и отец сказал:
в голову?
Ампаро, и он исколотил отвратного Рибера, уж наверно, за дело, значит,
способен на сильное чувство, а вот в ней никогда не видел человека, живую
женщину... ну и не все ли равно? И однако ей далеко не все равно. В
сущности, ничего она от него не хотела, даже взгляда. Вот того студента ей
до самой смерти не забыть, как он обнял ее на палубе, когда играла музыка,
не забыть, как он вопросительно смотрел на нее, и улыбался, и ласково ее
уговаривал... и все же она не могла танцевать. У Эльзы вырвался такой
глубокий вздох, что пришлось как-то объяснить.
стояли рука об руку, рядом Дэнни молча дергал кусочки марли и пластыря,
налепленные по всей его физиономии поверх ранок от каблука. Фрейтаг
остановился и протянул Дженни руку; она высвободила свою из руки Дэвида и
обменялась дружеским рукопожатием с Фрейтагом. Она улыбнулась, но Фрейтаг
видел - глаза ее потемнели от волнения.
- Надеюсь, вам тут понравится.
Глаза их встретились, и, хоть лица оставались бесстрастными, какая-то
искорка пробежала между ними, что-то странное во взгляде, словно легчайший
мимолетный отсвет на воде... но Дженни вся похолодела. Это было безмолвное
подтверждение: они сообщники, они отлично понимают друг друга, эти два
самца, в каждом глубоко сидит врожденная самоуверенность, которой не грозят
внешние передряги и путаница событий; их объединяет некая общность,
неизменность мужского естества, тайный союз, куда ей нет доступа, - таков
закон природы... Дженни затрясло.
кивнул на прощанье Фрейтагу, тот уже двинулся к сходням.
станет казаться, что это был только сон. И почему я сюда приехала?
Каменистый Артем
Корнев Павел
Шидловский Дмитрий
Посняков Андрей
Махров Алексей
Майер Стефани