даже этого, назначенного, если его или ее темперамент не совпадает с вашим,
тогда как в любую эпоху в любой литературе есть несколько равновеликих
поэтов, по чьим огням вы можете ориентироваться в пути. В конечном счете,
так или иначе будут представлены всем известные темперамент ы, ибо иначе и
быть не может: отсюда и поэтические различия. Милостью языка поэты приходят,
чтобы дать обществу иерархию эстетических норм, чтобы им могли подражать,
игнорировать их или считаться с ними. При этом поэты не столько образцы для
подражания, сколько духовные пастыри, понимают они это или нет - и лучше,
когда не понимают. Общество нуждается в каждом из них; если меры, о которых
я говорю, будут приняты, не должно быть никаких предпочтений. Поскольку на
этих высотах нет табели о рангах, фанфар ы должны звучать для всех
одинаково.
легче справиться, чем с несколькими. Обществом с несколькими поэтами в
качестве светских святых труднее манипулировать, потому что политику
придется изобрести систему ценностей,
предлагаемой поэтами: систему ценностей и форму выражения, которые уже не
покажутся исключительными. Такое общество будет более справедливой
демократией, чем то, что мы знали до сих пор.
тавтологией. Демократия должна быть просвещенной. Демократия без просвещения
- это в лучшем случае хорошо патрулируемые полицией джунгли с одним поэтом,
назначенным на должность Тарзана.
такая уж большая трагедия, такие вещи случаются, он может себе их позволить.
В отличие от общества, у подлинного поэта всегда есть будущее, и его стихи в
некотором роде приг лашают нас в него войти. И последнее, может быть,
лучшее, что можно о нас сказать, это то, что мы - будущее Роберта Фроста,
Мариан Мур, Уоллеса Стивенса, Элизабет Бишоп, назову лишь нескольких...
Каждое поколение, живущее на земле, это отчасти будущее т ех, кто сошел со
сцены, и когда мы читаем стихи, мы понимаем, что писавшие их знали нас, что
поэзия, предшествовавшая нам, - это, в сущности, наш генетический источник.
Мы должны время от времени сверяться с ним, а не слепо следовать ему.
смену и подберут нить там, где он ее оставил. (Именно растущее число других,
энергичных и громкоголосых, требующих внимания, становится причиной его
забвения.) Он способен это
общество как раз и не может позволить себе быть беспамятным, оно по
сравнению с духовной прочностью настоящего поэта как раз и оказывается
маменькиным сынком и часто остается в проигрыше.
лишиться поэта - то же самое, что утратить клетку мозга. Это ведет к
нарушению речи, заставляет мычать там, где требуется эстетический выбор,
заполоняет речь сорняками, превращая
воспроизводства при этом не страдает.
индивиде, но явных в толпе), и то, что я предлагаю здесь, тоже не панацея.
Просто я надеюсь, что это предложение, будучи принятым, несколько замедлит
распространение культурн ого упадка в следущем поколении. Как уже было
сказано, я взялся за эту работу с рвением госслужащего, и, наверное,
зарплата от Библиотеки Конгресса в Вашингтоне повлияла на мой разум.
Возможно, я похож на министра здравоохранения, прилепляющего ярлычок н а
современную упаковку поэзии, наподобие сигаретной пачки. Что-то вроде:
[такой способ ведения дел опасен для здоровья]. Мы живы, но это еще не
значит, что мы здоровы.
повторение. Поэзия не имеет таких претензий. И все же у нее есть нечто общее
с историей: она обращается к памяти и пригождается будущему, не говоря уже о
настоящем. Разумеет ся, она не может справиться с нищетой, но может
справиться с невежеством. А также это единственное средство против
черствости человеческого сердца. Поэтому поэзия должна быть доступна всякому
в этой стране, должна продаваться по низким ценам.
за экземпляр может быть продан в стране с населением 250 миллионов человек.
Возможно, не сразу, но постепенно, в течение десятилетия, она разойдется.
Книги находят своих чита телей. А если не разойдется, позвольте ей валяться
повсюду, собирать пыль, истлевать и разлагаться. Всегда найдется дитя,
которое выудит книгу из мусорной кучи. Я был таким ребенком, хорошо это или
плохо, и, возможно, некоторые из вас - тоже.
переводившего Роберта Фроста на русский язык. Я познакомился с ним благодаря
его переводам: то были замечательные русские стихи, и мне захотелось увидеть
переводчика так же с ильно, как прочесть стихи в оригинале. Он показал мне
издание в твердой обложке (кажется, это был [Holt]), которое раскрылось на
странице со стихами: "Счастье добирает высотой / То, чего по длительности мы
/ Недополучили..." На странице отпечатался больш ой, двенадцатого размера
след солдатского сапога. На титульном листе книги стоял штемпель: [STALAG
No. 3B], что означало немецкий концентрационный лагерь для военнопленных
где-то во Франции во время второй мировой войны.
потребовалось оказаться на дороге. Иначе бы на нее не наступили, тем более
не подобрали.
* Лекция, прочитанная автором в Библиотеке Конгресса в октябре 1991 г.
* 1. Мыслю - следовательно, существую ([лат].).
* "Знамя" N 9, 1999 г.
___
привыкнуть к его отсутствию. Тем более, что виделись мы с ним не так уж
часто: в Нью-Йорке, во всяком случае. В родном городе еще можно столкнуться
с человеком на улице, в очереди перед кинотеатром, в одном из двух-трех
прилич ных кафе. Что и происходило, не говоря уже о квартирах знакомых,
общих подругах, помещениях тех немногих журналов, куда нас пускали. В родном
городе, включая его окраины, топография литератора была постижимой, и,
полагаю, три четверти адресов и телефонны х номеров в записных книжках у нас
совпадали. В Новом Свете, при всех наших взаимных усилиях, совпадала в
лучшем случае одна десятая. Тем не менее к отсутствию его привыкнуть все еще
не удается.
внимание вышесказанное? Склонность подозревать за собой худшее может
заставить ответить на этот вопрос утвердительно. У солипсизма есть, однако,
свои пределы; жизнь человека
Представить, что он все еще существует, только не звонит и не пишет, при
всей своей привлекательности и даже доказательности - ибо его книги до сих
пор продолжают выходить - немыслим о: я знал его до того, как он стал
писателем.
забываются, выходят из моды, переиздаются. Постольку, поскольку книга
существует, писатель для читателя всегда присутствует. В момент чтения
читатель становится тем, что он читает, и ему в принципе безразлично, где
находится автор, каковы его обстоятельства. Ему приятно узнать, разумеется,
что автор является его современником, но его не особенно огорчит, если это
не так. Писателей, даже замечательных, на душу населения приходится д
овольно много. Больше, во всяком случае, чем людей, которые вам
действительно дороги. Люди, однако, умирают.
его полное имя, но для меня он всегда был Сережей. Писателя уменьшительным
именем не зовут; писатель - это всегда фамилия, а если он классик - то еще и
имя и отчество. Лет ч ерез десять-двадцать так это и будет, но я - я никогда
не знал его отчества. Тридцать лет назад, когда мы познакомились, ни об
обложках, ни о литературе вообще речи не было. Мы были Сережей и Иосифом;
сверх того, мы обращались друг к другу на "вы", и из менить эту
возвышенно-ироническую, слегка отстраненную - от самих себя - форму общения
и обращения оказалось не под силу ни алкоголю, ни нелепым прыжкам судьбы.
Теперь ее уже не изменит ничто.
Хозяин был студентом филологического факультета ЛГУ - ныне он профессор того
же факультета в маленьком городке в Германии. Квартира была небольшая, но
алкоголя в ней было мно го. Это была зима то ли 1959-го, то ли 1960 года, и
мы осаждали тогда одну и ту же коротко стриженную, миловидную крепость,
расположенную где-то на Песках. По причинам слишком диковинным, чтоб их тут
перечислять, осаду эту мне пришлось вскоре снять и уех ать в Среднюю Азию.
Вернувшись два месяца спустя, я обнаружил, что крепость пала.
приземистой белобрысой реальностью должны были складываться у него довольно
Василенко Иван
Русанов Владислав
Суворов Виктор
Посняков Андрей
Каменистый Артем
Афанасьев Роман