запустив пальцы в ее волосы, а другой обхватил шею и стал поглаживать
большим пальцем дыхательное горло, так что из груди ее вырвался сладостный
вздох. Она разрешила ему все и не собиралась отказываться от своих слов
только потому, что он овладел ею с такой внезапностью. Напротив, она подняла
ноги и скрестила их у него за спиной, а потом принялась осыпать его
насмешками. И что же, это все, что он может ей подарить? А глубже он войти
уже не может? Какой вялый член, он недостаточно горяч. Ей надо большего.
Удары его убыстрились, а большой палец еще сильнее надавил на горло, но не
настолько сильно, чтобы она не сумела набрать полные легкие воздуха и
выдохнуть новую порцию издевательств.
полпути от нежности к угрозе. - Я могу заставить тебя делать все, что
захочу. Я могу заставить тебя сказать все, что захочу. Я могу трахать тебя
вечно.
крови, но во сне они прозвучали очень возбуждающе. Она позволила ему
продолжать в том же духе, только шире раскинув руки и раздвинув ноги под
весом его тела, а он перечислял по пунктам, что он собирается сделать с ней,
- песнь честолюбия, раздававшаяся в такт движениям его бедер. Комната,
которой ее сон окружил их, начала распадаться и сквозь образовавшиеся
трещины стала просачиваться другая - потемнее увешанных покрывалами покоев
Кезуар и освещенная пылающим камином, слева от нее. Но любовник из ее сна
оставался прежним - с ней и внутри нее, - и лишь его толчки и угрозы
становились все более неистовыми. Она видела его над собой, и ей казалось,
что он освещен тем же самым пламенем, которое согревало ее обнаженное тело.
На его залитом потом лице набухли напряженные складки, страстные вздохи с
шумом вырывались сквозь крепко сжатые зубы. Она будет его куклой, его
шлюхой, его женой, его Богиней; он войдет во все ее дыры, овладеет ею на
веки вечные, будет поклоняться ей, вывернет ее наизнанку. Слыша все это, она
вновь вспомнила картинки из книги Эстабрука, и от этого воспоминания каждая
ее клеточка набухла, словно была крохотным бутоном, готовым вот-вот
распуститься лепестками удовольствия, аромат которых - это ее крики,
возбуждавшие в нем новую страсть. И она нахлынула на него, то жестокая, то
нежная. В одно мгновение он хотел быть ее рабом, который повинуется ее
малейшей прихоти, питается ее экскрементами и молоком, которое он высасывает
из ее грудей. В следующее мгновение она превращалась в кусок дерьма, который
ему захотелось трахнуть, и он был ее единственной надеждой на жизнь. Он
воскресил ее своим членом. Он наполнил ее таким огненным потоком, что глаза
брызнули у нее из черепа, и она утонула в нем. Он продолжал что-то говорить,
но ее сладострастные вопли становились громче с каждой секундой, и она
слышала все меньше и меньше, и все меньше видела - она закрыла глаза,
отгородившись от двух смешавшихся комнат, одной - увешанной покрывалами,
другой - освещенной пламенем камина, и перед ее мысленным взором засветились
геометрические узоры, верные спутники наслаждения, - формы, напоминающие ее
иероглифы, которые распадались и вновь возникали на внутренней стороне ее
век.
впереди оставался еще целый хребет заоблачных пиков, - она почувствовала его
содрогания, и удары прекратились. Сначала она даже не могла поверить, что он
кончил. Ведь это был ее сон, и она вызвала его не для того, чтобы он вел
себя, подобно неудачливым любовникам из плоти и крови, которые, расплескав
все свои обещания, бормотали смущенные извинения. Он не может оставить ее
сейчас! Она открыла глаза. Освещенная пламенем комната исчезла, а вместе с
ней исчезли и огненные отблески в глазах Миляги. Он уже вышел из нее, и
между ног у себя она чувствовала только его пальцы, скользкие от спермы. Он
оглядел ее ленивым взглядом.
предстоит важная работа.
его видит?
тело ее было налито все той же томной сонливостью, и он оказался за
покрывалами еще до того, как ее пальцы сумели нащупать опору. Она медленно
откинулась обратно на подушку и проводила взглядом его фигуру, силуэт
которой становился все более смутной по мере того, как новые слои паутины
разделяли их.
тебе, после того как построю Новый Изорддеррекс.
Ведь он был всего лишь порождением ее сна, к тому же никудышным. Пусть себе
идет. Казалось, перед дверью он немного помедлил, словно для того, чтобы
бросить один прощальный взгляд, а потом окончательно скрылся из виду. Не
успело ее спящее сознание прогнать его, как взамен была вызвана компенсация.
Покрывала у изножья раздвинулись, и оттуда появилась многохвостая
Конкуписцентия с похотливым блеском в глазах. Без единого слова она вползла
на кровать, не отрывая взгляд от святилища Юдит. Изо рта ее показался кончик
голубоватого языка. Юдит согнула ноги в коленях. Конкуписцентия опустила
голову и стала вылизывать то, что оставил любовник из ее сна, лаская бедра
Юдит мягкими, как шелк, ладонями. Ощущение успокоило ее, и из-под
слипающихся век она наблюдала, как Конкуписцентия вылизывала ее дочиста. Но
еще до наступления оргазма сон потускнел, и пока служанка продолжала свои
труды, перед Юдит опустилось еще одно покрывало, на этот раз такое плотное,
что и зрение, и ощущение затерялись в его складках.
Глава 40
1
пустыни, представляли издали довольно интересное зрелище, но восхищение
Миляги уступило место благоговейному ужасу, когда машина подъехала ближе и
стал очевиден их масштаб. Эти развевающиеся на ветру башни из охристой и
алой ткани высотой не уступали пятиэтажным домам, а некоторые были еще выше.
На фоне пустыни, которая в начале путешествия была тускло-желтой, но теперь
почернела, и серого неба, которое служило стеной между Вторым Доминионом и
загадочной обителью Хапексамендиоса, цвета казались особенно яркими. Флоккус
остановил машину в четверти мили от границы лагеря.
что мы здесь делаем.
песчаной, а представляла собой кремнистый ковер каменных осколков, похожих
на отходы производства, оставшиеся после создания некоей поражающей
воображение скульптуры. Миляга посмотрел на Пая, который лежал у него на
руках, словно в заколдованном сне. На лбу его не было ни единой хмурой
складки. Он хлопнул его по холодной щеке. Сколько друзей и возлюбленных
умерли на его глазах за два столетия его жизни на земле? А в предыдущие
годы? Хотя он и очистил свое сознание от этих скорбных воспоминаний, но
разве можно сомневаться в том, что они оставили на нем свой отпечаток,
внушив ему такой ужас перед болезнью и ожесточив его сердце за все эти
долгие годы? Возможно, он всегда был волокитой и плагиатором, мастером
поддельных эмоций, но что еще можно было ожидать от человека, который в
глубине души знал, что любая драма, даже самая душераздирающая, уже не раз
случалась в его жизни и повторится снова и снова? Лица менялись, но история
в основе своей оставалась той же. Как любил отмечать Клейн, такого явления,
как оригинальность, просто не существует. Все уже было перевыговорено и
перевыстрадано в прошлом. И разве удивительно, что для человека, который об
этом знал, любовь превращалась в механическое занятие, а смерть - просто в
неприятное зрелище, от которого лучше держаться подальше? Ни то ни другое не
смогут принести ему абсолютного знания. Всего-навсего еще одна поездка на
веселой карусели, еще одна череда смазанных лиц - улыбающихся и омраченных
скорбью.
причина. В самоуничижительных заявлениях Пая (я - ничто и никто, - сказал он
еще в самом начале) он услышал отзвук той сердечной боли, которую и сам
чувствовал, а в его взгляде, отяжелевшем под бременем годов, он увидел
родственную душу, которая способна понять его безымянную муку. Мистиф содрал
с него защитный покров лицемерия и софистики и позволил ему вновь ощутить в
себе того Маэстро, которым он был когда-то и может снова сделаться в
будущем. Теперь он знал, что такой силе, как у него, суждено творить добро.
Наводить мосты над пропастями, восстанавливать попранные права, пробуждать
народы ото сна и вселять новые надежды. Если он собирается стать великим
Примирителем, ему необходим его вдохновитель.
дороге к палаткам.
лицо, Флоккус. Я все понимаю.
тесно поставленных палаток, в действительности было единым помещением:
большие павильоны с хлопающими на ветру крышами были соединены друг с другом
Нортон Андрэ
Андреев Николай
Перумов Ник
Жюль Верн
Лукин Евгений
Пехов Алексей