любовь к работе, к лаборатории, что, глядя на установку, которая скоро
будет проходить первые испытания, он радуется и горюет, ему кажется, что
он будет приходить ночью к институту, заглядывать в окна. Он подумал, что
Марья Ивановна в его словах ощутит желание порисоваться, и промолчал.
окрашенные в серый цвет немецкие танки, пушки, минометы, самолет с черной
свастикой на крыльях.
Ивановна.
все это будет выглядеть невинно, как мушкеты и алебарды.
невелик. Вы не устали?
от ваших встреч с Людмилой, моих с Петром Лаврентьевичем.
молчаливой прогулки. Они вышли на площадь недалеко от того места, где
встретились.
лаборатории, приборам. Но ведь вы не могли иначе поступить, другой мог бы,
а вы не могли. А я плохое рассказала вам, но, мне кажется, всегда лучше
знать правду.
не только за это.
где встретились.
сказала:
которых встречные мужчины никогда не оглядываются.
58
командировки в калмыцкую степь. Он послал телеграмму фронтовому
начальству, что пребывание его на крайнем левом фланге, где царит полное
затишье, больше не нужно, что задание свое он выполнил. Но начальство с
непонятным Даренскому упорством не отзывало его.
здесь, - шуршали в песке ящерицы и черепахи, оставляя хвостами следы в
песчаной россыпи, росла кое-где хрусткая, под цвет песка, колючка, кружили
в воздухе коршуны, высматривая падаль и отбросы, бежали на высоких лапах
пауки.
пустыни, казалось, опустошили людей, - не только быт их, но и мысли были
бедны, однообразно тоскливы.
всегда был равнодушен к еде, а здесь он постоянно думал об обеде. Кислая
болтушка из шрапнельной крупы и моченых помидоров на первое, каша из
шрапнельной крупы на второе стали кошмаром его жизни. Сидя в полутемном
сарайчике за дощатым столом, залитым лужами супа, глядя на людей,
хлебавших из плоских жестяных мисок, он испытывал тоску, хотелось поскорей
уйти из столовой, не слышать стука ложек, не ощущать тошнотного запаха. Но
он выходил на воздух, и столовая снова влекла к себе, он думал о ней,
высчитывал часы до завтрашнего обеда.
спина, уши, ноги, пальцы рук, стыли щеки. Спал он не раздеваясь, наматывал
на ноги две пары портянок, голову повязывал полотенцем.
казалось, не думали о войне, головы их были забиты вопросами жратвы,
курева, стирки. Но вскоре и Даренский, говоря с командирами дивизионов и
батарей о подготовке орудий к зиме, о веретенном масле, об обеспечении
боеприпасами, заметил, что и его голова полна всяких бытовых тревог,
надежд и огорчений.
съездить на денек в штаб армии, под Элисту. Но, думая об этой поездке, он
не представлял себе встречи с синеглазой Аллой Сергеевной, а размышлял о
бане, о постиранном белье, о супе с белой лапшой.
было в хибарке Бовы. Да и разговор с Бовой был не о стирке, не о супе.
замечал понимающей улыбки собеседника, когда во время служебного разговора
вдруг свирепо скреб подмышку или ляжку. День ото дня он чесался все
усердней. Привычным стали жжение и зуд возле ключиц, под мышками.
кожа у него стала сухой, раздражена пылью и песком.
останавливался и начинал скрести ногу, живот, копчик.
остервенением долго драл ногтями кожу на груди. Однажды он, лежа на спине,
задрал кверху ноги и, стеная, стал чесать икры. Экзема усиливалась от
тепла, он подметил это. Под одеялом тело чесалось и жгло совершенно
нестерпимо. Когда он выходил ночью на морозный воздух, зуд стихал. Он
подумывал сходить в медсанбат, попросить мазь от экземы.
шеренгу сонных, матерых вшей. Их было много. Даренский со страхом,
стыдясь, оглянулся на лежавшего по соседству с ним капитана, капитан уже
проснулся, сидел на койке и с хищным лицом давил на своих раскрытых
подштанниках вшей. Губы капитана беззвучно шептали, он, видимо, вел боевой
счет.
и потому, должно быть, особенно ясно слышалось потрескивание вшей,
погибавших под командирскими ногтями.
воды не хватает. Посуду в столовой почти не моют, экономят воду. Где уж
тут - баня.
становится. Эх, в Пензе мы стояли - в резерве, вот жили! Я в столовую даже
не ходил. Хозяйка кормила, - еще не старая бабка, сочная. Два раза в
неделю баня, пиво ежедневно.
Натолочь кирпича и смешать с нюхательным табаком. Посыпать белье. Вошь
начнет чихать, мотнется, ну и раздробит себе башку о кирпич.
обратился к фольклору.
Фольклор оказался богато разработан.
стирка белья, смена обмундирования, порошок, утюжка вшей с помощью горячей
бутылки, вымораживание вшей, выжигание вшей. Он и о женщинах перестал
думать, и ему вспомнилась поговорка, которую он слышал в лагере от
уголовников: "Жить будешь, а бабу не захочешь".
59
день не слышал он ни одного выстрела, ни один самолет не появлялся в
воздухе.
слова:
кушать.
зубы, легко и быстро ходил на кривых, коротких ногах по глубокому песку,
дружелюбно поглядывал на верблюдов, стоявших в упряжке возле хибарок,