нарушителем, схватил его сзади за воротник, говоря иначе, за шкирку, не
зная, что вот этого-то с собою делать Вася никому и никогда не позволял, --
он с разворота вмазал в глаз осодмильщу, дальше уж заработала порода!..
к властям бы с повинной, а он что делает? Отпущенный из милиции под
расписку, отправляется во второй переселенческий барак, наряжается в новый
костюм, минуя управление лесокомбината, где уже был заготовлен, но еще не
вывешен приказ о снятии его с должности, -- надеялись, зайдет, покается, с
милицией вопрос можно утрясти, -- минуя родную контору, Сорока летит в
ресторан, устраивает пир и спускает все деньги, приготовленные на
обзаведенье в "новой фатере".
семьсот рублей.
склонность к преуменьшениям, с одной стороны, и к преувеличениям, с другой,
-- он всегда почему-то обсчитывал- ся в детях, живя с мачехой, забывал
шестого дитя, то есть меня, пребывая в моем доме, сбросил со счетов пятерых
детей, нажитых с мачехой, -- едва ли во всех заведениях игарского общепита в
те годы набралось бы на семьсот рублей посуды.
оказывается в Норильске, не в качестве заключенного, как этого следовало
ожидать, но вольнонаемным кадром -- чего-то там он в Норильске тоже вроде
как возглавляет.
уважаемый, перед которым, догадываюсь я, бабушка из Сисима ползала на
коленях, спасая непутевую птицу -- Сороку, -- очень уж виновато в
последующие годы мой дядя чувствовал себя перед мачехой, избегал жить под
одной крышей с нею, хотя находил время ей писать, называл в письмах "мамой",
не забывал помогать и деньжонками.
общежитии, взметнув ноги на свинку деревянной кровати, лежит Вася в
сатиновой чертой рубахе-косоворотке с расстегнутыми белыми пуговицами,
трезвый, благодушный, забывший о пережитом в Игарке событии, улыбается
ребячьи легко, ножищи босые, огромные, я всегда смеялся, не понимая, как это
ноги получились крупнее самого Васи, и лицо его в сравнении со ступнями что
голубиное яичко в лапте.
карточка. Приодетый народ стоит на широком крыльце санатория. Под снимком
бултыхающееся в русском горле слово "Цхалтубо".
стало быть, и временный паспорт -- оборотистому парню этого вполне
достаточно, чтоб "закрепиться" на магистрали и наезжать в Заполярье только в
качестве гостя.
костюме, при модно повязанном галстуке, волнистый его чуб треплют кавказские
теплые ветры. Обхватив за талию уверенной рукой самую в толпе курортников
видную деваху, с толстой косой, кинутой на грудь, дядя Вася интимно приник к
этой косе ушком, и по лицу его угадывается: слышит, чует, какие тайные бури
разрывают сердце красавицы.
Настала пора рассказать и о немногих с дядей Васей встречах.
заполошно орали, потом дрались. Я их разнимал. Хозяин разнимать устал, залез
на полати, оставив "на фатере" нашу семейку лишь до утра. В поздний уже час
я бросил на пол какую-то лопотину, стянул ряднинку с хозяйского сундука,
укрылся ею и попробовал уснуть. По полу от двери тянуло холодом. Меня
знобило. Наутре я все же забылся. Придавленный тяжелым сном, обмороком ли,
я, хоть и отдаленно, слышал ходьбу, говор и среди голосов выделил
незнакомый, но уже чем-то мне родной голос, как бы сдавленный журчанием в
горловине, с легкий хрипотцой. Впоследствии я узнаю: говорят и дышат горлом
от хронической простуды, непременная это награда севера. Но тогда я сразу
узнал голос моего дяди, хотя не помнил его, считай, что и не видел еще, --
когда высылали наших в Игарку, я был еще очень мал и никого, кроме деда, не
запомнил, да и не самого деда, а белую повязку на его глазу.
вокруг тарелками, сидела небольшая компания, в центре ее -- узкоплечий,
красивый парень с приспущенным галстуком, в расстегнутой на одну пуговицу
рубашке с серебряно сверкающими запонками. Он ругал моего папу, сердито
подрагивая чубом, -- защищает меня -- догадался я и, тихо поднявшись, обнял
за шею незнакомого, чисто одетого, приятно пахнущего духами дядю. Он
осторожно и неумело гладил меня по голове и тихо, сдавленным журчащим
голосом говорил мне какие-то добрые слова.
обхватившему голову, скорее -- разыгрывающему отчаяние.
содержит родное дитя, пирует, с женой дерется...
Н-нет, па-ачиму, па-ачиму я в натури не разбил свою голову о каменну тюремну
стену?.. -- И стал колотиться лбом о столешницу так, что заподпрыгивала и
забренчала посуда.
братца. Вася смотрел, смотрел, вздохнул печально и попросил хозяина не
выгонять нас на улицу хотя бы ради хворого парнишки.
себе, я, совсем уж отучившийся что-то просить у людей, глухо ему сказал:
возле осиновой долбленки, бессильно распустив яркое кашне, стоял, поникнув
головой, мой любимый дядя.
солнышко, и уехал, а папа загулял пуще прежнего, обзывал Васю обидным словом
"курортник", сулился ему при случае "полвзвода" зубов вышибить. Он пропивал
денежки, оставленные Васей мне на катанки, на рубаху и пальтишко к зиме, о
чем доподлинно было известно хозяину избы, который вскоре все-таки выгнал
всю нашу семейку на улицу.
Работал он в ту пору в Базайском доке бракером -- это рядом со станцией
Енисей. Я отыскал дядю и, пока не были построены общежития, квартировал у
него, хотя и сам он обитал постояльцем в доме знакомого мужика, ушедшего на
фронт.
Я даже не знал, как ее зовут, не запомнил ее лица -- что-то блеклое,
тонкоголосое, прячущее взгляд. От возникшего к ней недружелюбия прозвал я ее
Михрюткой- лярвой. Лярва -- на уличном жаргоне -- потаскушка, но что такое
Михрютка -- не знаю. Воображение рисовало малую зловредную зверюшку, вроде
тундровой мыши-пеструшки или облезлого суслика, выглядывающего из норы.
Чтобы хоть как-то отработать жидкий картофельный суп, который для меня
выставляли в чугунке на плиту, койку, которую оставили за мной в комнатке за
печкой, я колол дрова, подметал пол и однажды обнаружил: огород-то, в гектар
почти величиной, совсем не убран.
Михрютка-лярва была ленива и блудлива, и потому хозяйство разом шатнулось,
пришло в дикость и запущение: стайка распахнута настежь, корову постоялец с
хозяйкой сбыли; судя по перу, мокро приклеившемуся к деревянному настилу, по
вони, долго держащейся во дворе, были в хозяйстве куры. И свинья была. Были
да сплыли. Огород, забранный плотно сколоченным штакетником, весь в слизи
картофельной ботвы, убитой иньями; на темных кустах висели неснятые и тоже
почерневшие от холода помидоры; на пышных от назьма грядах обнажились
переспелые огурцы. Лишь свеже струилась зеленью морковная гряда; краснела
свекла; выперли из земли и в недоумении глядели на белый свет потрескавшиеся
от натуги редьки; брюква шатнулась ботвой в борозды; капуста белыми башками
наружу торчала из зеленого ворота листьев. Все это бесценное по-военному
времени богатство было чуть поковыряно у воротцев, ведущих со двора в
огород, да выкопаны десяток-полтора рядков картофеля на широком, хорошо
удобренном загоне. Гряды с лакомой овощью: морковкой, репой, горохом, маком
-- притоптаны -- сюда мимоходом, догадался я, изволил забредать постоялец,
испробовать земных плодов. Давно уж пребывал он в пределах того
человеческого сословия, которое пьет, ест и ругается, что кормят и поят его
слабо. Дядя мой делал вид, будто напрочь забыл о земляной и грязной работе,
Нортон Андрэ
Акунин Борис
Русанов Владислав
Березин Федор
Пехов Алексей
Белогорский Евгений