богатейшего шляхетского рода, известного на всю Европу и Россию, была
восстановлена, прибрана, и только теперь я подивился ее роскоши и красоте. В
панских покоях, в дивном музыкальном зале композиторов, шел концерт --
играли Шопена, Генделя, Моцарта, Баха, Бетховена, -- ежегодно сюда
съезжаются со всего мира выдающиеся музыканты, чтобы блеснуть своим
искусством. И беломраморная богиня над прудом, целомудренно прикрыв ладонью
низ живота, гляделась в пруд с цветущими лилиями, и рыбки красивыми тенями
скользили меж ними...
и прочего гнета, наше мудрое правительство и Великий Учитель сделали широкий
жест, разрешив бедным польским крестьянам занять тучные украинские земли "по
ту сторону" границы, с которых были согнаны и куда-то увезены (а куда --
Збышек скоро узнает) неблагонадежные украинские крестьяне.
детей, никакого обременительного багажа не имел, да многие польские семьи
ехали обживать украинские земли налегке, забрав с собою лишь коров и коней,
у кого они были.
довелось, поляки-переселенцы не уверены, что урожай тот тучный, надсадной
работой доставшийся, кто-либо вообще убирал. Уже имеющие богатый опыт
переселений, изгнаний, изводов, истребления крестьян, советские молодцы
сбросали полячишек в вагоны и повезли вперед, на восток. "Ах, какая же
большая страна Россия! Как длинны ее дороги и необъятны земли!.." -- годы и
годы спустя, качая головой, восклицал Збышек. Они ехали долго, голодая,
бедствуя, привыкая к мысли, что не все доедут до места и совсем уж, совсем
не все узнают счастье возвращения на свою истерзанную и обманутую родину.
был и приветлив, и небеден, а земли вокруг, ну точь-в-точь, как на Украине,
хоть на хлеб ту землю мажь вместо масла.
ругалась еще довольно молодая, крепкая, белозубая хозяйка. "ЧЕ сидите-то
середь двора, на самом пекле?" -- закричала хозяйка и не пригласила, а
прямо-таки скидала гостей в зимовье с закрытыми наглухо ставнями. В зимовье
было чисто и прохладно. На большом деревянном столе в ряд на ребре стояли
вынутые из печи хлебные караваи, по окнам и на полках -- ряды кринок и
горшков с молоком, сметаной.
сказал отец Домино. -- Вы же видите, какие тут люди? Хозяйка -- зверь!" Дети
тихо плакали, мать, обняв их, отвернулась, чтобы не видеть ни хлеба, ни
кринок.
глазам, показывала на хлеб, на кринки, и бедные, запуганные люди понимали
это так: "Попробуйте троньте! Я с вас шкуру сдеру!.."
налетел на самое хозяйку коршуном, оттолкнул ее, и слышалось только
сплошное: "Дура!", "Мать!", "Дура!", "Мать!" -- потом налетел на старшего
Домино, затряс его за грудки: "Ты-то чЕ сидишь? Дети голодны!.." -- и снова:
"Мать! Мать! Мать!"... -- "Пан нэ разумие по-российску", -- заступилась за
отца мать: -- "А-а не разумие. Да-а он ить не русскай!.." -- тут пан-хозяин
стукнул себя кулаком по голове, схватил со стола каравай, переломил его
через колено, разорвал на куски и -- детям их, детям, теплый, ароматный. А
хозяйка теперь уж громче громкого ругала пана-хозяина и себя заодно, плача,
наливала молоко в кружки...
сибирской-то, на "каторжной" земле. Здесь и выросли дети Домино, здесь и
возмужали. Збышек поначалу попал подпаском к колхозному пастуху Матвею, ну
и, конечно, старался изо всех сил. А Матвей был большой плут и выпивоха.
Перевоспитав кадр, попавший под его начало с чужих, малоидейных земель,
научив его матерно ругать скотину, Матвей посчитал на этом воспитательное
дело завершенным, передоверил всю работу малому полячонку, ложился спать в
тенек, осушив перед этим чекушку водки.
вернулись в Польшу, на родину, сохранив чувство признательности и любви в
сердце к Сибири, к сибирским людям.
Я, еще учась в Москве, передал ее для перевода -- и с тех пор ни книги, ни
переводчика. Такое у нас, к сожалению, тоже бывает, и чем дальше, тем чаще.
советником при польском министерстве культуры и недолго работал в польском
посольстве в Москве, тоже по культуре, чего-то возглавлял.
ветераны 17-й Киевско-Житомирской артдивизии. Я почти наверняка знал, что
встреча эта -- последняя, состарились все мы, ветераны войны, и потому
предпочел встречу с ветеранами родной дивизии пестрой свите Президента. И
однажды в гостинице нос к носу столкнулся со Збышеком. Братски обнялись мы с
ним, ровно бы чувствуя грядущие события в судьбах наших стран, долго сидели,
говорили. Збышек ездил в Сибирь, искал могилу матери. Не нашел, но не терял
надежды найти. А пока что вез горсть земли с сельского кладбища.
последнее, на днях мною полученное письмо. Стоит оно четыре тысячи злотых, у
нас пока письмо в зарубежье еще 165 рублей стоит, может, уже и больше, но
зато и письма идут месяцами до Москвы, а отправленное мною в августе
прошлого года деловое письмо из Овсянки пришло в Калугу аж в декабреСовсем
изварлыжился трудящийся наш народ, совсем рассыпается телега, оставленная
нам в наследство Страной Советов, -- никуда уж ничего не везет, зато партий
много, постановлений об улучшении жизни и того больше, коммунисты, чуть в
сторону отодвинувшись, руки довольно потирают, фашисты зубами клацают. Пусть
не очень весело, зато разнообразно живем -- об этом вот я и пишу другу
Збышеку в Польшу и знаю, он погорюет за нас, о Сибири погорюет так же, как
горюет и о своей родной, до боли любимой Полонии.
польской стороне на открытие костела в Новой Хуте, на комбинате имени
товарища Ленина.
стране принадлежали многие промышленные предприятия и коммерческие службы, в
том числе и знаменитая на весь мир "Поллена", выпустило книжку моих
"Затесей" в переводе Халины Клеминьской и пригласило меня в гости. В ту пору
между журналом "Наш современник" и издательством "Пакс" существовало
постоянное и тесное сотрудничество, которое осуществлял и поддерживал
"заклопотаны" поляк Ян Ярцо, и он-то, этот, до костей избеганный, постоянной
суетой одержимый и, несмотря на суету, уже натворивший пятерых детей, да и
шестого уже заказавший, Янек все, что мне желалось, выполнил, куда надо --
свозил, чего надо -- показал, и все грозился показать "грандиозное событие".
перекрестившись, умолк надолго, сделал вид, что дремлет, потом и в самом
деле задремал. Второй Янек -- шофер, который утверждал, что ниже ста
километров ему ездить скучно и что по этой причине он не любит больших и
длинных машин, предпочитает им маленький, уютный польский "фиатик", в
котором вроде бы ногами дорогу достаешь и не тебя машина, а ты машину
везешь, точнее, летишь на ней. Янек этот, а Янеков в Польше все равно, что
Ванек в России, поднял в воздух машину и мы полетели, обгоняя всех и все, не
обращая никакого внимания на встречных и поперечных, на поляков, на
иностранцев, сверлящих пальцем у виска.
ранило, и за нами увязался ехать секретарь Союза писателей Жешувского
воеводства Збышек Домино, который больше восьмидесяти километров не держал.
Янек, отдалившись от него на многие километры, небрежно бросал нам, как в
нынешней модной передаче телестудии Останкино: "Отдыхайте!"
шоссе убил машиной "крову", маленько испугался, но приехала полиция и
признала виноватым "водителя кровы", а то бы сидеть Янеку в краковской
тюрьме, в садах среди города стоящей, напоминающей древний замок. Поглядев
на ту тюрьму, я мечтательно сказал: "Вот бы сюда в одиночку попасть! Во где
писателю идеальное место для работы..." И поляки вежливо меня заверили:
"Ешчэ ниц не страцоно, вензене вечыстэ, зачэка" -- я и без переводчика
понял, о чем речь: еще не все потеряно, мы временны, тюрьма вечна, она
подождет.
Шидловский Дмитрий
Доценко Виктор
Зыков Виталий
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Лондон Джек