зрители, число которых за последние часы сильно увеличилось, все прибывали и
прибывали. Ждали полудня, и с каждым боем часов на церкви Гроба Господня
нетерпение толпы все возрастало. До сих пор она стояла довольно смирно,
почти безмолвно, и только по временам появление новой компании у окон
привлекало всеобщее внимание и вызывало замечания. Но когда время подошло к
полудню, в толпе поднялось жужжание, гомон, которые, усиливаясь с каждой
минутой, скоро перешли в гул, наполнявший воздух. В этом шуме невозможно
было различить отдельных голосов, а тем более слов, да люди мало и говорили
между собой, - только иногда более осведомленные объясняли рядом стоящим,
что палача Денниса, когда он выйдет, легко будет узнать, потому что он
ростом ниже другого, которого зовут Хью, а на Блумсбери-сквер повесят
Барнеби Раджа.
наверху у окон люди не слышали даже боя часов, хотя колокольня была рядом.
Впрочем, слушать его не было надобности: по лицам толпы внизу легко
угадывалось, что прошло еще четверть часа. Едва часы начинали бить, в толпе
возникало движение, словно над ней проносилось что-то, затемняя свет, и
сплошная масса лиц уподоблялась циферблату, на котором гигантская стрелка
отмечает ход времени.
кажется, молчат, как немые: куда ни глянь, - крепко сжатые рты и
напряженно-внимательные глаза. Самому зоркому наблюдателю трудно было бы
определить, откуда же слышен этот рев, указать, кто кричит, - это было так
же трудно, как уловить движение створок морской раковины.
подкрепиться и с новыми силами вернулись на свои посты, а все, кто
вздремнул, проснулись; каждый человек в толпе сделал последнюю попытку
занять место получше, из-за этого началась давка, и толпа так напирала на
крепкие барьеры, что они гнулись, как прутья. Офицеры, до этого стоявшие
тесной группой, заняли свои места и отдали команду. Шпаги были обнажены,
мушкеты вскинуты на плечо, и блестящая сталь засверкала среди толпы, как
река на солнце. Вдоль рядов двое мужчин поспешно провели лошадь и запрягли
ее в телегу, стоявшую у ворот тюрьмы. Шум, все возраставший до этой минуты,
вдруг сменился мертвой тишиной - казалось, огромная толпа затаила дыхание.
Все окна теперь представляли собой море голов, крыши кишели людьми, которые
жались к дымовым трубам, выглядывали из-за коньков, балансировали на таких
местах, откуда рисковали грохнуться вниз на мостовую, если расшатается под
ногами какой-нибудь кирпич или камень. Колокольня и крыша церкви, погост,
свинцовая крыша тюрьмы, даже фонарные столбы и водосточные желоба - словом,
все окружающее пространство было усеяно людьми.
Тут зрители снова зашумели, послышались крики "Шапки долой!", "Ах,
несчастные!", а кое-где стоны и пронзительные вопли. Жутко было видеть (если
в эту минуту всеобщего безумного возбуждения можно было что-либо увидеть)
множество жадных глаз, неотрывно устремленных на эшафот и виселицу.
снаружи. Когда троих осужденных вывели во двор, воздух дрожал от гула. Они
знали, что означает этот шум.
ждут. Я еще ночью слышал, когда проснулся, как они собирались у ворот, но
повернулся на другой бок и опять заснул. Вот сейчас увидим, как встретят
палача, когда наступит его черед висеть. Ха-ха-ха!
неуместную веселость и посоветовал ему вести себя более подобающим образом.
легко. К чему горевать? Вам вот, например, горя мало... Нет, нет, -
остановил он священника, который хотел что-то сказать, - как ни
притворяйтесь печальным, сколько ни делайте постную мину, я знаю, что вам до
нас никакого дела нет. Говорят, во всем Лондоне никто не умеет лучше вас
приготовлять салат из омаров. Ха-ха! Давно я это слыхал от людей. Ну, как,
сегодня салат удался? Сами готовили? Что еще у вас будет к завтраку?
Надеюсь, угощения с избытком хватит на всю голодную братию, которая засядет
за ваш стол после приятного зрелища.
сэр. Для вас это только ежемесячное развлечение, так не мешайте же
повеселиться и мне. А коли вам нужен трус, который боится смерти, - вот этот
вам вполне подойдет. Попробуйте обработать его.
ноги его волочились по земле, и он дрожал так, что его всего словно
судорогой сводило. Отвернувшись от этого жалкого зрелища, Хью подозвал
стоявшего поодаль Барнеби.
подходя к нему. - Ничуть. Я очень счастлив. Я не хотел бы сейчас остаться в
живых, даже если бы меня помиловали. Ну, взгляни на меня - неужто ты
думаешь, что я боюсь смерти? Нет, не видать им меня дрожащим от страха!
светлой улыбкой, заглянул в ярко блестевшие глаза и, став между ним и
священником, резким шепотом сказал тому:
привычны, он может испортить вам аппетит, и пропадет хороший завтрак.
Ни Хью, ни Деннис не умывались с того дня, как им был объявлен приговор. А у
Барнеби и сегодня на шляпе красовались сломанные павлиные перья, и все
другие убогие украшения ею костюма были старательно прилажены. Его горящие
глаза, твердая поступь, гордый и решительный вид подобали бы человеку, с
благородным энтузиазмом идущему на высокий героический подвиг, на
самопожертвование во имя великого дела, а не на позорную смерть преступника.
принималось лишь за дерзость и притворство. Блюстители закона решили, что он
- преступник, и значит так оно и было. А добрый пастырь четверть часа тему
назад был крайне шокирован прощанием Барнеби с Грипом. В такие минуты
ласкать птицу!
солдаты, любители таких зрелищ, гости, приглашенные точно на свадьбу. Хью
окинул взглядом все это сборище, угрюмо кивнул в ответ на жест одного из
представителей власти, указавшего ему, куда идти, и, хлопнув по плечу
Барнеби, пошел вперед поступью льва.
здесь ясно слышны были голоса теснившихся вокруг него зрителей: кто-то
умолял солдат вывести его из толпы, передние кричали задним, чтобы они не
напирали, так как могут задавить их, что им уже и так дышать нечем.
прямо к ним и с такой силой поставил ногу на наковальню, что железо
загудело. Скрестив руки, хмуро и презрительно поглядывая на присутствующих,
которые в свою очередь пристально его рассматривали и перешептывались, он
стоял и ждал, пока его раскуют.
расковать Хью и уже кончали расковывать Барнеби, когда он, наконец,
появился. Но как только он очутился в этом так хорошо ему знакомом месте в
увидел людей, не менее хорошо ему известных, он несколько оправился начал
снова молить о спасении.
коленях и почти распростершись на каменном полу, - господин начальник,
дорогой господин начальник, почтенные шерифы, смилуйтесь над несчастным
человеком! Я столько лет служил его величеству, и закону, и парламенту! Не
дайте мне умереть. Ведь это ошибка!
Приговор ваш прибыл вместе с остальными. Вы знаете, что мы ничего тут не
можем поделать, даже если бы хотели.
Деннис, весь дрожа и дико озираясь в поисках сочувствующих. - Король и
правительство могут не знать, что это я. Я уверен, они не знают, - они ни за
что не погнали бы меня на эту ужасную бойню. Им известна моя фамилия, но они
не знают, что это именно я осужден. Отложите казнь, ради бога, отложите,
добрые господа, пока им доложат, что я служил здесь палачом почти тридцать
лет. Неужели никто из вас не пойдет и не скажет им это? - умолял он, ломая
руки и обводя всех вытаращенными глазами. - Неужели не найдется такого
милосердного человека, чтобы пойти и сказать им?
тюрьмы, - может быть, этот несчастный несколько успокоится, если я заверю
его, что, вынося ему приговор, судьи прекрасно знали, кто он.
на коленях к говорившему и протягивая к нему руки. - А для меня это во сто
раз страшнее, чем для всякого другого. Скажите им это, сэр. Пошлите им
сказать! Мне страшнее, чем другим, потому что мне столько раз приходилось
это делать. Отложите казнь, пока не дадите им знать!
Он испустил раздирающий крик:
надежда. Одного из нас троих должны казнить на Блумсбери. Отправьте меня
туда, - может, тем временем придет помилование. Наверное придет! Ради
Христа, отправьте меня на Блумсбери-сквер, не вешайте меня здесь! Это
убийство!
молота и хриплый рев толпы слышны были его вопли. Он кричал, что ему
известна тайна происхождения Хью, что отец Хью жив, что это знатный
вельможа, что он, Деннис, знает не одну семейную тайну, но, если ему не
дадут отсрочки, он унесет их с собой в могилу. Так он вопил в исступлении,
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Самойлова Елена
Ковальчук Вера
Пехов Алексей
Андреев Николай