четырьмя колонками, к великому изумлению портретов прежнего хозяина и
жирного быка, и в том же расположении духа провел весь следующий день.
Когда, наконец, подошел дилижанс с золотыми буквами "Лондон" на багажном
ящике, это так потрясло Тома, что ему чуть ли не захотелось убежать. Однако
он не убежал; он занял свое место на козлах, и здесь, глядя вниз, на
четверку серых коней, чувствовал себя так, как будто он был пятым конем или
по меньшей мере какой-то частью упряжки, причем сильно смущался новизной и
великолепием своего положения.
даже и не такой скромный человек, как Том Пинч; ибо этот щеголь был поистине
король над всеми щеголями, когда-либо щелкавшими кнутом по долгу службы. Он
обращался со своими перчатками не так, как все люди, но, надевая их, даже
когда стоял на тротуаре, совершенно независимо от дилижанса, давал понять,
неизвестно каким образом, что вся четверка серых у него в руках и он знает
ее как свои пять пальцев. То же было и с его шляпой. Со шляпой он проделывал
такие фокусы, в которых нельзя было приобрести сноровку, не зная лошадей
наизусть и не изучив дороги в совершенстве. Ему вручали ценные маленькие
посылки с особыми наставлениями, а он засовывал их в эту самую шляпу и опять
надевал ее так небрежно, как будто законы тяготения не могли сыграть с ним
скверной шутки, будто шляпу не могло сорвать ветром, - да и мало ли что еще
могло с ней случиться. А кондуктор! "Верных семьдесят миль в день" - было
написано даже на его бакенбардах. В его манерах сказывался галоп, в
разговоре - крупная рысь. Это был точь-в-точь курьерский дилижанс, несущийся
под гору, - воплощенная скорость! Даже фургон не мог бы двигаться медленно,
когда такой кондуктор сидел со своим рожком на крыше.
сторонам. Ни такого возницы, ни такого кондуктора не могло быть нигде между
Солсбери и каким бы то ни было другим городом. Самый дилижанс был не
какая-нибудь тяжелая на подъем деревенщина, но настоящий лондонский
дилижанс, гуляка и щеголь, ведущий рассеянный образ жизни: в движении всю
ночь, - на отдыхе весь день. На Солсбери этот дилижанс смотрел сверху вниз,
все равно что на простую деревушку. Он с грохотом прокатил по главной улице,
не обратив никакого внимания на собор; лихо огибая самые опасные углы, он
врезался в толпу и заставлял всех и вся шарахаться с дороги и, наконец,
помчался по просторному шоссе, задорно трубя в рожок на прощанье.
который внушал ему огромный, неведомый Лондон, Том не мог не поддаться
пленительному ощущению быстрой езды на чистом воздухе. Четверка серых летела
вперед, словно им это доставляло такое же удовольствие, как и Тому; рожок
веселился не меньше серых; кучер по временам вторил ему басом; колеса тоже
подпевали в тон; вся медь на сбруе звенела, как целый оркестр маленьких
бубенчиков; и так, плавно несясь вперед, со звоном, звяканьем и тарахтеньем,
все сооружение, от пряжек на уздечке коренника до ручки на багажнике сзади,
являло собой один большой музыкальный инструмент.
домиков и сараев, мимо людей, идущих с работы. Эй, пошел! - мимо тележек,
запряженных осликами и сдвинутых с дороги, мимо порожних подвод с бьющимися
лошадьми, которых с трудом сдерживают возчики, пока дилижанс не минует узкий
перекресток. Пошел! Пошел! - мимо церквей, которые жмутся к сторонке,
окруженные сельскими кладбищами, где зеленеют могилы и в вечернем сумраке
дремлют маргаритки на груди у мертвецов. Пошел! - мимо речек, где стоят
стада в прохладной воде и растут тростники; мимо огороженных выгонов, усадеб
и гумен; мимо прошлогодних стогов, которые тают слой за слоем и в убывающем
вечернем свете кажутся темными и древними, похожими на развалившиеся
островерхие кровли. Эй, пошел! - вниз по крупной гальке откоса, через весело
журчащий брод, и снова галопом по ровной дороге. Пошел! Пошел!
столбу? Сундук! А сама миссис Льюпин? Разве она не выехала, как полагается
хозяйке, во всем великолепии, на собственном шарабане? И разве не
красовалась она на сиденье красного дерева, правя собственной лошадью по
прозвищу Дракон (хотя ей больше подошло бы прозвище Шарик)? Разве дилижанс
не проехал мимо шарабана так близко, что едва не задел колесо? И разве
кондуктор, приняв от работника сундук, не огласил всю окрестность звуками
рожка так, что эхо долетело даже до отдаленных владений Пекснифа, словно и
дилижанс радовался избавлению Тома Пинча?
руку. - Я не хотел доставлять вам столько хлопот!
пожимая ей руку. - Есть какие-нибудь новости?
весел и нисколько не упал духом, и что я прошу ее о том же, потому что все,
конечно, уладится в конце концов. Прощайте!
конечно, напишу, когда устроюсь. Может быть, лучше будет написать до этого,
потому что я, должно быть, устроюсь не так скоро, - денег у меня не много, и
друг всего-навсего один. Я передам ваш поклон моему другу. Вы же всегда были
очень хороши с мистером Уэстлоком. Прощайте!
откуда торчала длинногорлая бутылка. - Возьмите это. Прощайте!
уже повернула шарабан.
дороге. Сиди смирно, Джек. Поезжайте, сэр. Все в порядке. Прощайте!
собрался с мыслями, и только тогда он энергично замахал рукой; она отвечала
ему тем же.
напрягая глаза, - где я стоял так часто, глядя, как проезжает мимо этот
самый дилижанс, и где я расстался со столькими друзьями! Когда-то я
сравнивал этот дилижанс со сказочным чудовищем, которое является время от
времени и уносит моих друзей в далекий мир. А теперь оно уносит меня самого
на поиски счастья бог знает куда!"
обратно к дому мистера Пекснифа; а загрустив, посмотрел на корзинку у себя
на коленях, о которой позабыл на время.
- Она нарочно не велела своему работнику оборачиваться, чтобы я не мог
бросить ему шиллинг! Я все время держал монету наготове. Но он так ни разу и
не взглянул на меня, а ведь обыкновенно только и делает, что глазеет и
ухмыляется. Честное слово, меня прямо трогает такая доброта!"
женщина.
обсуждение.
еде, когда они еще очень молоды, - сказал кучер. - Женщина должна дожить до
зрелых лет, тогда только сообразит приехать вот с такой корзинкой.
спросил Том.
распаковал корзину и выложил всю провизию, одно за другим, на подножку:
холодную жареную курицу, сверток с ветчиной, нарезанной ломтями, румяную
ковригу, кусок сыра, пакет с печеньем, полдюжины яблок, ножик, масло,
немножко соли и бутылку старого хереса. Кроме того, там было письмо, которое
Том сунул в карман.
горячо поздравлял Тома с удачей, что Том счел необходимым, ради доброго
имени миссис Льюпин, объяснить, что корзина эта чисто платоническая и
подарена ему просто в знак дружбы. Сообщив это с совершенной серьезностью,
ибо считал своим долгом вывести из заблуждения разбойника кучера, Том дал
понять, что будет рад поделиться с ним дарами и предложил ему взяться за
корзину, по-товарищески, в любое время ночи, какое он сочтет более удобным
по своему кучерскому опыту и знанию дороги. После этого между ними завязался
самый приятный разговор, и хотя Том несравненно больше смыслил в единорогах,
чем в лошадях, кучер все же сообщил своему приятелю кондуктору на следующей
же станции, что "этот, на козлах смотрит чудаком, а в рассуждении разговора
хоть куда! Так что лучше и не требуется".
тени деревьев, но одинаково летя во весь опор как при свете, так и во мраке,
словно лондонских огней, в пятидесяти милях впереди, за глаза и даже с
избытком довольно для путешествия. Эй, пошел! - мимо деревенского выгона,
где еще медлят игроки в крикет и где каждая маленькая вмятина в свежей
траве, оставленная битой, мячом или ногой игрока, источает благоухание в
ночном воздухе. И дальше - на четверке свежих лошадей от "Лысого Оленя", где
гуляки, любуясь конями, толпятся в дверях, а старая четверка, волоча
постромки, вскачь пускается к пруду, пока никто не спохватился, а тогда
добровольцы мальчишки бегут вдогонку, под громкие крики десятка глоток.
Дальше - по старому каменному мосту, стуча копытами и выбивая огненные
искры, и опять по тенистой дороге, в открытые ворота, и дальше, дальше по
пустынному нагорью. Эй, пошел!
Максимов Альберт
Березин Федор
Сертаков Виталий
Гуревич Георгий
Володихин Дмитрий
Конан-Дойль Артур