Чтение 132–й страницы книги ~Наш общий друг~

- Милый Мортимер, ты же знаешь, что профессиональные занятия поглощают
все мое внимание: мне, право, некогда было даже подумать об этом.

- А ты не спрашивал, что им надо? Не протестовал?

- Зачем же я буду спрашивать, чего им надо, если мне это совершенно не
интересно? И зачем мне выражать протест, если я ничего не имею против?

- Ты в самом бесшабашном настроении. Но ты же сам назвал положение
смехотворным, а люди в большинстве случаев протестуют против этого, даже
если совершенно равнодушны ко всему остальному.

- Ты просто очарователен, Мортимер, со своей трактовкой моих слабостей.
(Кстати, самое слово "трактовка" всегда пленяло меня. Трактовка роли
горничной такой-то актрисой, трактовка джиги танцовщиком, трактовка романса
певцом, трактовка моря художником-маринистом, трактовка музыкальной фразы
барабанщиком - все это звучит неувядаемо и прелестно.) Я говорил о том, как
ты понимаешь мои слабости. Сознаюсь, мне неприятно попадать в смешное
положение, и потому я предоставляю это шпионам.

- Мне бы хотелось, Юджин, чтоб ты говорил более трезво и понятно, хотя
бы из уважения к тому, что я встревожен гораздо больше твоего.

- Скажу тебе трезво и понятно, Мортимер, - я хочу раздразнить учителя
до бешенства. Я ставлю учителя в такое смешное положение, давая ему понять,
насколько он смешон, что, когда мы встречаемся, видно, как он весь кипит и
выходит из себя. Это приятное занятие стало утешением моей жизни, с тех пор
как меня обманули известным тебе образом, о чем нет надобности вспоминать.
Мне это доставляет невыразимую радость. Я делаю так: выхожу, после того как
стемнеет, прогуливаюсь не спеша, разглядываю витрины и смотрю, нет ли где
учителя. Рано или поздно, я замечаю учителя на посту; иногда в сопровождении
подающего надежды ученика, чаще без него. Уверившись в том, что он на страже
и шпионит за мной, я его вожу по всему Лондону. Один вечер я иду на восток,
другой - на север; в несколько вечеров я обхожу все румбы компаса. Иногда я
иду пешком, иной раз еду в кэбе, опустошая карманы учителя, которому тоже
приходится ехать за мной в кэбе. В течение дня я изучаю и обхожу самые
заброшенные тупики. По вечерам, облеченный в тайну на манер венецианской
маски, я отыскиваю эти тупики, проскальзываю в них темными дворами,
соблазняя учителя следовать за мной, потом внезапно поворачиваю и ловлю его
на месте, прежде чем он успеет отступить. Мы сталкиваемся лицом к лицу, я
прохожу мимо, будто бы не подозревая о его существовании, а он терпит адские
муки. Точно таким же образом я прохожу быстрым шагом по короткой улице,
быстро сворачиваю за угол и, скрывшись из виду, так же быстро поворачиваю
обратно. Я ловлю его на посту, опять-таки прохожу мимо, якобы не подозревая
о его существовании, и снова он терпит адские муки. Вечер за вечером его
разочарование становится все острей, однако надежда снова оживает в
учительской груди, и назавтра он снова следит за мной. Вот так-то я
наслаждаюсь всеми удовольствиями охоты, извлекая большую пользу из здорового
моциона. А когда я не наслаждаюсь охотой, то, насколько мне известно, он
сторожит ворота Тэмпла всю ночь напролет.

- Очень странная история, - заметил Лайтвуд, выслушав ее серьезно и
внимательно. - Мне она не нравится.

- Ты не в духе, мой милый, - возразил Юджин, - слишком уж ты засиделся.
Пойдем насладимся всеми удовольствиями охоты.

- Ты хочешь сказать, что он и сейчас на страже?

- Нимало в этом не сомневаюсь.

- Ты видел его сегодня вечером?

- Я забыл взглянуть на него, когда в последний раз выходил из дому, -
отвечал Юджин с невозмутимым спокойствием, - но полагаю, что он был на
месте. Идем! Будь же британским спортсменом, насладись удовольствием охоты.
Тебе это будет полезно.

Лайтвуд колебался; потом, поддавшись любопытству, встал с кресла.

- Браво! - крикнул Юджин, тоже вставая. - Или, ежели "Ату его!" более
уместно, считай, что я крикнул: "Ату его!". Береги свои ноги, Мортимер,
твоим сапогам нынче достанется. Если ты готов, я тоже готов, - надо ли
говорить: "Пора вперед, рога трубят" и так далее?

- Неужели ничто не заставит тебя быть серьезным? - сказал Мортимер,
улыбаясь вопреки своей озабоченности.

- Я всегда серьезен, но как раз в эту минуту я немножко взволнован тем,
что южный ветер и облачное небо обещают нам славную охоту. Готов? Так. Мы
гасим лампу, запираем дверь и выезжаем в поле.

Когда оба друга вышли из ворот Тэмпла на улицу, Юджин тоном любезного
хозяина осведомился у Мортимера, по какому направлению ему хотелось бы
начать гон?

- В районе Бетнел-Грина местность пересеченная и довольно
затруднительная для бега, - сказал Юджин, - к тому же мы давно там не
бывали. Что ты скажешь насчет Бетнел-Грина?

Мортимер согласился на Бетнел-Грин, и они повернули к востоку.

- Теперь, как только мы дойдем до кладбища при соборе святого Павла, -
продолжал Юджин, - мы схитрим и замедлим шаг, и я покажу тебе учителя.

Однако оба они увидели его, еще не доходя до кладбища; он крался за
ними один, в тени домов по другой стороне улицы.

- Теперь приготовься, - сказал Юджин, - я сейчас разовью скорость. Не
приходило ли тебе в голову, что, если это продлится, дети Веселой Англии
много потеряют в смысле образования? Учитель не может смотреть и за мной и
за мальчиками вместе. Ну как, приготовился? Я пошел!

С какой скоростью он шел, для того чтобы загонять учителя, а потом как
он топтался и мешкал, для того чтобы на иной лад испытать его терпение,
какие странные пути он избирал ни для чего другого, как только для того,
чтобы провести и наказать учителя; и как он изматывал его всеми уловками,
какие только мог изобрести его изворотливый ум, - все это Лайтвуд отмечал,
изумляясь тому, что этот беззаботный человек может быть таким
предусмотрительным и что такой лентяй может так стараться. Наконец, когда
третий час охоты был уже на исходе и Юджин опять загнал несчастного учителя
обратно в Сити, он провел Мортимера по каким-то темным проходам на маленький
квадратный дворик, быстро вывел его назад, и они почти наткнулись на Брэдли
Хэдстона.

- Ты же видишь, я тебе говорил, Мортимер, - заметил Юджин вслух, с
величайшим хладнокровием, словно их никто не мог услышать, - ты сам видишь,
я же тебе говорил - терпит адские муки.

Для данного случая это было не слишком сильно сказано. Он был похож не
на охотника, а на загнанного зверя; замученный, растерянный, с выражением
обманутой надежды и всепожирающей ненависти на лице, с белыми губами, дикими
глазами, встрепанный, истерзанный ревностью и злобой, мучимый сознанием, что
все это в нем заметно и что они этому рады, он прошел мимо них в темноте,
словно бледный призрак головы, повисшей в воздухе: лицо было настолько
выразительно, что вся остальная фигура делалась совершенно незаметной.

Мортимер Лайтвуд был не особенно впечатлителен, но это лицо произвело
на него впечатление. Он не один раз заговаривал об этом по дороге домой, и
не один раз после того как они вернулись домой.

Оба они уже часа три лежали в постелях, каждый в своей комнате, когда
Юджина наполовину разбудили чьи-то шаги, и он совсем проснулся, увидев, что
Мортимер стоит рядом с его кроватью.

- Что-нибудь случилось, Мортимер?

- Ничего не случилось.

- Так с чего же тебе вздумалось бродить среди ночи?

- Никак не могу уснуть.

- Отчего же так, хотел бы я знать?

- Юджин, это лицо стоит у меня перед глазами. Не могу его забыть.

- Странно, - сказал Юджин с легким смешком, - а я могу.

И, повернувшись на другой бок, он уснул.

^TГЛАВА XI - Во мраке^U

Брэдли Хэдстону не спалось в ту ночь, когда Юджин Рэйберн так легко
перевернулся на другой бок и уснул; не спалось и маленькой мисс Пичер.
Брэдли проводил бессонные часы, изводя самого себя, поблизости от того
места, где сладко спал его беззаботный соперник; маленькая мисс Пичер
проводила эти часы, поджидая возвращения властелина своего сердца и с
грустью думая о том, что в жизни у него не все благополучно. Однако у него
было гораздо более неблагополучно, чем это представлялось не хитро
устроенной шкатулочке с мыслями мисс Пичер, где не имелось никаких темных
закоулков. Ибо человек этот был настроен очень мрачно.

Он был настроен очень мрачно, и сам это знал. Более того, растравлял
это настроение в себе с каким-то извращенным удовольствием, подобно тому как
больной иногда расчесывает рану на собственном теле.

Связанный в течение целого дня школьной дисциплиной, вынужденный
следовать обычной рутине педагогических фокусов, окруженный крикливой толпой
школяров, по ночам он вырывался на свободу, словно плохо укрощенный дикий
зверь. Днем он держал себя в руках, и ему доставляло радость, отнюдь не
печаль, думать о том, что ему предстоит ночью, и о той свободе, которую он
себе даст. Если бы великие преступники говорили правду - чего они, будучи
преступниками, не делают, - они не часто рассказывали бы о своей борьбе с
преступлением. Они не борются с преступлением, напротив, они поддаются ему.
Они плывут против течения, стремясь достичь кровавого берега, а не
оттолкнуться от него. Этот человек прекрасно понимав, что ненавидит
соперника всеми злыми силами своей низкой души и что если он проследит его
путь к Лиззи Хэксем, то это не принесет ничего доброго ни ей, ни ему в ее
глазах. Все его усилия были направлены на то, чтобы увидеть, наконец,
ненавистную фигуру рядом с Лиззи в ее убежище - и прийти в бешенство. И он
хорошо знал, что сделает после того, как увидит их вместе, знал так же
хорошо, как то, что мать произвела его на свет. Возможно, он не считал
нужным часто напоминать себе ни о той, ни о другой хорошо известной ему
истине.

Он знал также хорошо, что намеренно раздувает в себе гнев и ненависть и