всероссийских в спирту, как лягушонок, плавает! - захо-
хотал он вдруг таким диким хохотом, что дрожь пробе-
жала по телу Петра. Он подумал опять: "Сумасшед-
ший!" - и почувствовал то омерзение, подобное нездешне-
му ужасу, которое всегда испытывал к паукам, тарака-
нам и прочим гадам.
Но в то же мгновение ужас превратился в ярость: ему
показалось, что сын смеется над ним, нарочно "дурака лома-
ет", чтоб запереться и скрыть свои злодейства.
- Что еще больше есть в тебе? - приступил он снова
к допросу, как будто не замечая того, что происходит
с царевичем.
Тот перестал хохотать так же внезапно, как начал,
откинулся головой на спинку кресла, и лицо его поблед-
нело, осунулось, как у мертвого. Он молча смотрел на
отца бессмысленным взором.
- Когда имел надежду на чернь,- продолжал Петр,
возвышая голос и стараясь сделать его спокойным,- не
подсылал ли кого к черни о том возмущении говорить,
или не слыхал ли от кого, что чернь хочет бунтовать?
Алексей молчал.
- Отвечай! - крикнул Петр, и лицо его передернула
судорога.
Что-то дрогнуло и в лице Алексея. Он разжал
губы с усилием и произнес:
- Все сказал. Больше говорить не буду.
Петр ударил кулаком по столу и вскочил.
- Как ты смеешь!..
Царевич тоже встал и посмотрел на отца в упор. Опять
они стали похожи друг на друга мгновенным и как будто
призрачным сходством.
- Что грозишь, батюшка?-проговорил Алексей
тихо.- Не боюсь я тебя, ничего не боюсь. Все ты взял
у меня, все погубил, и душу, и тело. Больше взять нечего.
Разве убить. Ну что ж. убей! Мне все равно.
И медленная, тихая усмешка искривила губы его. Пет-
ру почудилось в этой усмешке бесконечное презрение.
Он заревел, как раненый зверь, бросился на сына,
схватил его за горло, повалил и начал душить, топтать
ногами, бить палкою, все с тем же нечеловеческим
ревом.
Во дворце проснулись, засуетились, забегали, но никто
не смел войти к царю. Только бледнели да крестились,
подходя к дверям и прислушиваясь к страшным звукам,
которые доносились оттуда: казалось, там грызет человека
зверь.
Государыня спала в Верхнем дворце. Ее разбудили.
Она прибежала, полуодетая, но тоже не посмела войти.
Только когда все уже затихло, приотворила дверь,
заглянула и вошла на цыпочках, крадучись за спиною мужа.
Царевич лежал на полу без чувств, царь - в креслах,
тоже почти в обмороке..
Послали за лейб-медиком Блюментростом. Он успокоил
государыню, которая боялась, что царь убил сына. Царе-
вич был избит жестоко, но опасных ран и переломов
не было. Он скоро пришел в себя и казался спокойным.
Царю было хуже, чем сыну. Когда его перевели,
почти перенесли на руках в спальню, с ним сделались
такие судороги, что Блюментрост опасался паралича.
Но к утру полегчало, а вечером он уже встал и,
несмотря на мольбы Катеньки и предостережения лейб-
медика, велел подать шлюпку и поехал в Петербург.
Царевича везли рядом в другой закрытой шлюпке.
На следующий день, 14-го мая, объявлен был народу
второй манифест о царевиче, в котором сказано, что госу-
дарь изволил обещать сыну прощение, "ежели он истинное
во всем принесет покаяние, и ничего не утаит; но понеже
он, презрев такое отцово милосердие, о намерении своем по-
лучить наследство, чрез чужестранную помощь, или чрез
бунтовщиков силою, утаил, то прощение не в прощение".
В тот же день назначен был над царевичем, как над
государственным изменником, Верховный суд.
Через месяц, 14-го июня, привезли его в гварнизон
Петропавловской крепости и посадили за караул в Трубец-
кой раскат.
"Преосвященным митрополитам, и архиепископам, и
епископам, и прочим духовным. Понеже вы нЫне уже до-
вольно слышали о малослыханном в свете преступлении
сына моего против нас, яко отца и государя своего, и,
хотя я довольно власти над оным, по божественным
и гражданским правам, имею, а особливо, по правам
Российским (которые суд между отца и детей, и у парти-
кулярных людей, весьма отмещут), учинить за пре-
ступление по воле моей, без совета других, а однако ж,
боюсь Бога, дабы не погрешить: ибо натурально есть, что
люди в своих делах меньше видят, нежели другие -
в их; тако ж и врачи: хотя б и всех искуснее который
был, то не отважится свою болезнь сам лечить, но призывает
других; - подобным образом и мы сию болезнь свою вру-
чаем вам, прося лечения оной, боясь вечныя смерти. Еже-
ли б один сам оную лечил, иногда бы не познал силы в сво-
ей болезни, а наипаче в том, что я, с клятвою суда
Божия, письменно обещал оному своему сыну прощение и
потом словесно подтвердил,- ежели истинно вины свои
скажет. Но, хотя он сие и нарушил утайкою наиваж-
нейших дел и особливо замысла своего бунтовного про-
тиву нас, яко родителя и государя своего, однакож,
мы, вспоминая слово Божие, где увещевает в таковых де-
лах вопрошать и чина священного, как написано во главе
17 Второзакония, желаем от вас архиереев и всего ду-
ховного чина, яко учителей слова Божия,- не издадите
каковый о сем декрет, но да взыщете и покажете от Свя-
щенного Писания нам истинное наставление и рассужде-
ние, какого наказания сие богомерзкое и Авессаломову
прикладу уподобляющееся намерение сына нашего по бо-
жественным заповедям и прочим святого Писания прикла-
дам и по законам, достойно. И то нам дать за подпи-
санием рук своих на письме, дабы мы, из того усмотря,
неотягченную совесть в сем деле имели. В чем мы на вас,
яко по достоинству блюстителей заповедей Божиих и верных
пастырей Христова стада и доброжелательных отечествия,
надеемся и судом Божиим и священством вашим закли-
наем, да без всякого лицемерства и пристрастия в том
поступите.
Петр"
Архиереи ответили:
"Сие дело весьма есть гражданского суда, а не духовного,
и власть превысочайшая суждению подданных своих не
подлежит, но творит, что хочет, по своему усмотрению,
без всякого совета степеней низших, однакож, понеже ве-
лено нам, приискали мы от Священных Писаний то, что
возмнилося быть сему ужасному и бесприкладному делу
сообщно".
Следовали выписки из Ветхого и Нового Завета,
а в заключение повторялось:
"Сие дело не нашего суда; ибо кто нас поставил
судьями над тем, кто нами обладает? Как могут главу