Бобынин со стриженой головой, в любую погоду без шапки, и маленький
Герасимович в нахлобученной замызганной кепочке, в коротеньком пальтишке с
поднятым воротником. Кажется, Бобынин мог всего Герасимовича заглотнуть и
поместить в себе.
походил на воробья.
не придавая значения кутерьме со стукачами, когда к нему наперехват, как
быстрый катер к большому кораблю, сближая и изгибая курс, подошёл маленький
Герасимович.
очень вежливым.
они шли). Потом -- вперёд по ходу, на липы, на сарай, на людей, на главное
здание.
не осталось. Но я соврал: а -- здоровье? а -- надежда? Вполне реальный
первый кандидат... Выйти на волю не слишком старым и встретить именно ту
женщину, которая... И дети... Да и потом это проклятое [интересно], вот
сейчас интересно... Я, конечно, презираю себя за это чувство... Разные
минуты... Министр хотел на меня навалиться -- я его отпер. А так, само по
себе, втягиваешься... Стыдно, конечно...
предложили бы делать атомную бомбу?
атомную бомбу?! А потом к нам присмотришься -- да такие же, наверно...
Может, ещё на политучёбу ходят...
политике -- и разведданные, и секретные замыслы, и даже быть уверенным, что
возьмёт политику в руки сам! -- но это невозможно... Либо вообще о ней не
судить, как о мути, как о чёрном ящике. А рассуждать чисто этически: могу ли
я вот эти силы природы отдать в руки столь недостойных, даже ничтожных
людей? А то делают по болоту один наивный шаг: "нам грозит Америка"... Это
-- детский ляпсус, а не рассуждение учёного.
там за американский президент?
лишены собраться на всемирный форум и договориться. Но превосходство нашего
интеллекта над всеми политиками мира даёт возможность каждому и в тюремной
одиночке найти правильное вполне общее решение и действовать по нему.
картине -- "Русь уходящая". Вы ничего не слышали?
название, идея. На Руси были консерваторы, реформаторы, государственные
деятели -- их нет. На Руси были священники, проповедники, самозванные
домашние богословы, еретики, раскольники -- их нет. На Руси были писатели,
философы, историки, социологи, экономисты -- их нет. Наконец, были
революционеры, конспираторы, бомбометатели, бунтари -- нет и их. Были
мастеровые с ремешками в волосах, сеятели с бородой по пояс, крестьяне на
тройках, лихие казаки, вольные бродяги -- никого, никого их нет! Мохнатая
чёрная лапа сгребла их всех за первую дюжину лет. Но один родник просочился
черезо всю чуму -- это мы, техно-элита. Инженеров и учёных, нас арестовывали
и расстреливали всё-таки меньше других. Потому что идеологию им накропают
любые проходимцы, а физика подчиняется только голосу своего хозяина. Мы
занимались природой, наши братья -- обществом. И вот мы остались, а братьев
наших нет. Кому ж наследовать неисполненный жребий гуманитарной элиты -- не
нам ли? Если [мы] не вмешаемся, то кто?.. И неужели не справимся? Не держа в
руках, мы взвесили Сириус-Б и измерили перескоки электронов -- неужели
заплутаемся в обществе? Но что мы делаем? Мы на этих шарашках преподносим им
реактивные двигатели! ракеты фау! секретную телефонию! и может быть атомную
бомбу? -- лишь бы только было нам хорошо? И [интересно]? Какая ж мы элита,
если нас так легко купить?
завтра, ладно?
часов вечера на задней лестнице в ателье художника.
специфика, свои плюсы и минусы. Главный плюс был -- чтение писем, их
отправка или неотправка. А минусы были -- что не от Мышина зависели
этапирование, невыплата денег за работу, определение категории питания,
сроки свиданий с родственниками и разные служебные придирки. Во многом
завидуя конкурирующей организации -- майору Шикину, который даже
внутритюремные новости узнавал первый, майор Мышин налегал также на
подсматривание через прозрачную занавеску: что делалось на прогулочном
дворе. (Шикин, из-за неудачного расположения своего окна на третьем этаже,
был лишён такой возможности.) Наблюдения за заключёнными в их обычной жизни
тоже давали Мышину кое-какой материал. Из своей засады он дополнял сведения,
получаемые от осведомителей -- видел, кто с кем ходил, говорил ли оживлённо
или равнодушно. А затем, выдавая или беря письмо, любил внезапно огорошить:
сведения.
зэку подождать и тоже подглядывал во двор. (Но охоты на стукачей он не
увидел -- она шла у другого конца здания.)
на приём рассеял шебутной старшина, -- велено было допустить Дырсина.
неразборчивостью речи, и даже фамилией, будто данной в насмешку. В институт
когда-то он был принят [от станка], через вечерний рабфак, учился скромно,
упорно. Способности были в нём, но не умел он их выставлять, и всю жизнь его
затирали и обижали. В Семёрке сейчас его не эксплуатировал только кто не
хотел. Именно потому, что десятка его, немного смягчённая зачётами, теперь
кончалась, он особенно робел перед начальством. Он больше всего боялся
получить второй срок, которых навиделся в военные годы немало.
"антисоветскую агитацию" -- по доносу соседей, метивших на его квартиру (и
потом получивших её). Правда, выяснилось, что агитации такой он не вёл, но
мог её вести, так как слушал немецкое радио. Правда, немецкого радио он не
слушал, но мог его слушать, так как имел дома запрещённый радиоприёмник.
Правда, такого приёмника он не имел, но вполне мог его иметь, так как по
специальности был инженер-радист, а по доносу у него нашли в коробочке две
радиолампы.
ели сырое зерно, украв его у лошади, и тех, где муку замешивали со снегом
под дощечкой "Лагерный Пункт", прибитой на первой таёжной сосне. За восемь
лет, что Дырсин пробыл в стране ГУЛаг, умерли два их ребёнка, стала
костлявой старухой жена, -- об эту пору вспомнили, что он -- инженер,
Посняков Андрей
Самойлова Елена
Афанасьев Роман
Юрьев Сергей
Корнев Павел
Никитин Юрий