Чтение 133–й страницы книги ~Нечистая сила~

мне кажет. И еще пять тысчонок прошу.

Орловский был его креатурой, отчего замысел Хвостова начал потрескивать,
но министр уповал на Алексина с Мартемьяном, а просимые Распутиным пять
тысяч рублей тут же выдал.

- Это все? Если не все, то клянчай сразу.

Гришка подумал, что бы еще выцыганить с министра?

- Я тут буфетчику на пароходе морду набил, а он, дурак, взял да обиделся
и на меня в суд подал. Суд был. Он просил пять тыщ, а суд закобенился и
оценил его морду в три тысчонки... Ну?

Хвостов, не прекословя, выплатил ему еще три тысячи рублей и заметил, как
широко раздулись от денег карманы штанов Распутина.

- Итак, договорились? Поедешь и помолишься.

- Ясно. Поеду и... помолюсь.

Но вскоре сообщил, что ему лень ехать, и Хвостов остался у разбитого
корыта. По сути дела, министр страшно проиграл - из Тобольска смещен
губернатор Станкевич, враг Распутина, а на его место посажен Орловский, друг
Распутина; Гришка просто так, за здорово живешь, хапнул из рептильного фонда
восемь тысяч рублей. Но теперь, без опоры на Алексина, надо бояться и
игумена Мартемьяна, который в любую минуту мог открыть Распутину планы
Хвостова... Министр позвонил в Синод - обер-прокурору Волжину:

- Александр Николаич, мне очень нужно, чтобы игумен Мартемьян был с
повышением переведен из Тюмени в другую европейскую епархию... Можете
сделать это? Лично для меня. Прошу!

Волжин так удивился, что дал Мартемьяну архимандритство в Тверской
епархии, и Хвостов еще раз подумал, что Гришка выиграл.

- А я проиграл! До чего же, кажется, легко угробить человека. А вот
попробуй сковырни в могилу Гришку... черта с два! Поразмыслив, он повидался
с Белецким.

- Соберите мне досье на маклера и шулера Аарона Симановича, который не
вылезает из квартиры Распутина.

- Слушаюсь. А... зачем он вам?

- Хочется знать, отчего нет такого уголовного дела, которое не могло бы
решиться не в пользу Симановича Отчего этот жид столь велик? Почему он вхож
к министрам... знаете?

- Не знаю, - тихо сознался Белецкий.

- А ведется ли наблюдение за домом на Бассейной, где проживает эта
дрыгалка из оперетты - ЛермаОрлова?

- Да.

- Что наблюдение дало?

- Штюрмер и Питирим... Питирим и Распутин...

- Понял. Можете не продолжать. Работайте! Потом он залучил к себе
генерала Комиссарова, аккуратной грудой сложил перед ним на столе сто тысяч
рублей... Красиво!

- Это вам, - деньги он придвинул к жандарму.

- За что? - естественно, полюбопытствовал тот.

- Вам придется пожить в Европе... эмигрантом.

- Простите, не понимаю.

- Я тоже многого не понимаю в этой собачьей жизни, - вдался в лирику
Хвостов. - Убейте мне Распутина, а потом удирайте.

- Но я ведь не наемный убийца, - фыркнул генерал.

- Здесь ровно сто тысяч. Проверьте.

- И проверять не стану. Зачем мне это?

- Вам, конечно, не нужно. Но это нужно мне.

- Так заколите борова сами.

- Не умею. Еще никого не резал.

- А я вам что? Профессиональный разбойник?

- Ну, все-таки... генерал жандармский. Крови не боитесь. Я вас очень
прошу, голубчик! Поверьте, пройдет месячишко, и я сделаю все, чтобы
вызволить вас из-за границы обратно домой. Комиссаров резко отказался.

Хвостов спрятал деньги.

- Понимаете, - сказал он, - я бы, конечно, поднатужась, и сам пришил
Гришку в темном переулке, но... как-никак, я министр внутренних дел. Ежели
попадусь по "мокрому" делу, что тогда станут писать в газетах Европы?

- А надо уметь не попадаться.

- Оно и так, - вздохнул Хвостов, - но сейчас я боюсь рисковать, ибо
затеваю большое дело: выборы в 5-ю Государственную Думу... Сейчас, как
никогда, мне надобно иметь чистые руки!

Комиссаров тут же попросил отставки:

- Потому что я вижу - ваша возня с Гришкой добром не кончится, а я
человек семейный, мне о детях подумать надо. Хвостов отставки ему не дал:

- С кем же я останусь? С одним Степаном?..

Комиссаров понял, что надо уносить ноги, пока не отрезали голову. А
потому он добыл отставку сам. Подвыпив, нагрянул к Распутину, когда там
сидели Вырубова и прочие паскудницы; генерал обложил их всех одним словом,
которое издревле пишется на кривых заборах, и стал поджидать реакции
Царского Села... Его взяли за шкирку и вышвырнули в РостовнаДону - до
свиданья!

****

Хвостов знал, что по "общественному сознанию надо бить не дубьем, а
рублем...". Он так и заявил царице - откровенно:

- Ваше величество, слов нет, сам морщусь, но поймите меня правильно:
выборы в Пятую Думу возможны только подкупом... Не скрою от вас, что выборы
депутатов будут фальсифицированы, но зато я обещаю обеспечить вам крайне
правое большинство!

Он умел открывать сердца и кошельки. Царица заверила мужа: "Хвостов это
устроит. Он удивительно умен - не беда, что немного самоуверен, это не
бросается в глаза, - он энергичный, преданный человек, который жаждет помочь
тебе и твоему Отечеству". Срок полномочий нынешней 4-й Думы истекал осенью
1917 года, а о том, чтобы склеить благополучное будущее, монархисты
тревожились заранее. "В ноябре семнадцатого, - обещал царице Хвостов, - я
создам вам послушный общественный аппарат, могучий и патриотический..."

Оо, если бы они знали, что будет в ноябре 1917 года! Но не ведали, что
творят. И царь ассигновал на подготовку выборов колоссальную сумму в восемь
миллионов рублей. Самое удивительное, что этих денег никто не видел. Как раз
в 1917 году, когда Хвостов собирался обеспечить царице "крайне правое
большинство", его таскали на допросы из камеры Петропавловской крепости и
спрашивали:

- Кстати, а вот эти ассигнования, что были отпущены вам на кампанию по
выборам в Пятую Думу... Не могли бы вы, Алексей Николаевич, прояснить нам
этот очень темный вопрос?

Хвостов ничего не прояснил. Отчаянно импровизируя, он правду о миллионах
унес в могилу. В конце концов, чего придираться? Дамочки, рестораны,
рюмочки... Тут никаких миллионов не хватит! Но я иногда думаю: случись так,
что революция грянула бы позже, тогда на какие шиши он проводил бы в стране
выборы?

3. НАША МАША ПРИВЕЗЛА МИР

Декабрь был - синие бураны заметывали трупы убитых, повиснувших еще с
осени на витках колючей проволоки. В германских винтовках замерзала смазка.
Немцы стаскивали в блиндажи живых коров, ночные горшки и даже рояли, надеясь
зимовать прочно и уютно. Шестая армия Северо-Западного фронта в жестокие
холода повела наступление в Прибалтике, чтобы выбить противника с подступов
к Риге и Петрограду - в районах Шлока, Иксуль и Двинска (Нынешние Слока
(курорт на Рижском взморье), станция Ишкалны (дачное место под Ригой) и
город Даугавпилс - областной центр ЛССР, входивший до революции в состав
Витебской губернии.). В цепи латышских стрелков (будущих стражей революции)
шагали в бушлатах, трепеща лентами бескозырок, матросыштрафники - те самые
ребята, которым через два года греметь на митингах и на артплощадках
большевистских бронепоездов... А во французском посольстве тихо курились
старомодные свечи. Морис Палеолог принимал одного из своих информаторов о
делах в России, известного финансиста А.И.Путилова, который, служа мамоне,
служил и Антанте; будучи неглупым пессимистом, он предрекал лишь мрачное:

- Война закончится, как последний акт в опере Мусоргского "Борис
Годунов"... Помните? Царь теряет рассудок и умирает. Попы возносят к нему
погребальные молитвы. Народ восстает. Появляется самозванец. Толпа вводит
его в Кремль, а одинокий старик, юродивый, остается на пустынной сцене,
провозглашая: "Плачь, святая Русь православная, плачь, ибо во мрак ты
вступаешь..."

- А выход из этого каков?

- Выход - это выход из войны. Если мир с Германией опередит революцию,
тогда мы спасены, если нет - тогда погибнем. Надеюсь, что в Берлине тоже
понимают это...

Звонок по телефону прервал их беседу.

- Господин посол, - сообщил Сазонов, - у меня есть кое-какие новости. Не
навестите ли меня завтра?

****

В Германии царил не просто голод, а (по выражению Ленина) "блестяще
организованный голод". Продуктовая карточка - вот ирония судьбы! - стала
генеральной картой, на которой разыгрывалось поражение Германии... Немец
получал надень двести граммов картофельного хлеба. Грудные младенцы ничего
не получали, высасывая из груди матери последние капли посиневшего молока.

Детям старше года выдавали по сто граммов хлеба. Гигиенисты пришли к
выводу о реформации германской кухни. Яйца были отнесены к предметам роскоши
- вроде бриллиантов, место которым на витринах ювелирных магазинов. Сливки
сочли вредным для могучего тевтонского организма; рабочим рекомендовали