голубою истомой, голые прутья тальника напряжены, тела осин - зелены, и
птицы сходят с ума, уже почуяв весну. Возок колыхается, проваливая в
мокрый снег. Вот-вот вскроются реки и рухнут пути.
ли от холода, то ли, дабы не показать невольным движением дланей того, что
надежно скрывает гладкое лицо болгарина. Идет неспешная беседа на
греческом. Не ведая, что Леонтий великолепно знает язык, Киприан в
разговоре учитывает одного Алексия. Этот старец сперва произвел на него
жалкое впечатление, и Киприан был удивлен тою сугубою ненавистью, каковую
столь ветхий деньми и телесным здравием муж возмог вызвать в Ольгерде.
Однако, присмотревшись к Алексию в Твери, Киприан мнение свое переменил,
уже догадывая, что избавиться от Алексия будет далеко не просто. В
Переяславле он надеялся понять то, чего не мог постичь до сих пор: причин
таковой великой популярности Алексия среди московитов. Или это тоже
вымысел? Будь дело в Константинополе, Киприан мог бы сказать наверное, что
у каждого мужа, чем-то любезного черни, врагов тем больше, чем более любим
он охлосом. И потому свергнуть его так, как избавились от Кантакузина,
более чем просто. Но тут была Русь, иная страна, иной язык, как уверяет
Филофей, - еще молодой и тем самым избавленный от всех неизбежных пороков
старости (как, надо полагать, и от старческой мудрости тоже!). Впрочем,
ссоры по молодости подчас отличаются сугубою яростью! Неведомо, оставили
бы Кантакузина в живых и на свободе императоры-иконоборцы! Во всяком
случае, в разумном и направленном духовном руковожении эта страна очень
нуждается! И, может быть, благом для Московии стало бы слияние ее с
Литвой?!
послушным литовским подручником, разочаровал его. Тут, видимо, была третья
сила, плохо укрощаемая и с непредсказуемою последовательностью своих
поступков...
в тугих морщинах, как у бывалых моряков или воинов, лицо секретаря было
непроницаемо и враждебно. Киприан помыслил вдруг: а что, ежели этому
русичу знаком греческий? Нет, скорее всего, нет! Злится, по-видимому,
именно потому, что не понимает ни слова. Дабы не слишком огорчать русича,
Киприан перешел на славянскую речь. Тут только секретарь поглядел на него
чуть удивленно, но снова замер, окаменевши ликом, как бы и вовсе не
слушая. Ну, точь-в-точь, как вышколенные Ольгердовы холопы! Все же в
варварских странах великое удобство представляет то, что прислуга верна
своим господам и вместе с тем не вмешивается в разговоры и не наушничает.
Ежели бы не опасение, что ему подсунут соглядатая, Киприан давно бы завел
себе прислужника-русича, с коим удобно было бы постигать прехитрую русскую
речь, в которой столько неудобь произносимых гласных растяжений в словах,
что разговор порою напоминает пение. Киприан еще не постиг, что русичи
плохо понимают болгар именно из-за нагромождения не произносимых ими
краткогласных созвучий. Однако он уже понял, что природного знания им
болгарского языка здесь никак недостаточно, и даже выучился несколько
<глаголить по-русску>... А все-таки, как приятно было дать себе волю и
перейти на привычную греческую речь! Пусть Алексий плохой политик, пусть
его надобно сменить (вернее, занять его место) прежде всего для того,
чтобы привлечь к престолу патриархии литовских князей, не дать утвердиться
в этой стране католичеству - все так! Но собеседник Алексий - чудесный, и
давнее пребывание в Константинополе украсило его на всю жизнь!
длинной зиме, к этим ежегодно раскисающим и паки замерзающим дорогам, где
три четверти года снег, слякоть, лед, лужи и грязь, а три месяца сушь и
вязкая пыль... Скифия! Дикая страна, которую он обязан просветить светом
истинной византийской культуры! Тут даже князья живут в деревянных, часто
выгорающих домах, упорно не возводя себе каменных хором. И как редко
населена! Откуда тут берутся многочисленные и сильные, как говорят, армии?
Почему Ольгерд не примет православия и не подчинит себе всю эту землю?
вольный, касаясь последних константинопольских новостей, анекдотов из
жизни Иоанна Палеолога, совсем запутавшегося в женщинах, долгах и
интригах. Алексий вопрошает о нынешних цареградских изографах, а
Станята-Леонтий молчит, ибо видит, что умный патриарший посланец утаивает
от Алексия главное, то, для чего он и прибыл сюда, а владыка, словно и сам
того хочет, поддается обману.
таковую границу не устанавливает чужая, тем паче враждебная, вера. Во всех
прочих случаях их не задерживают на мытных дворах и пограничных заставах
княжеств, им не надобно объяснять, кто они, откуда и зачем. Ехали левым
берегом Волги, потом переправились на правый по ненадежному весеннему
льду. Киприан уже приучил себя не выказывать наружного страха при этих
сумасшедших русских переправах. Теперь ехали по землям Московского
княжества. И по-прежнему были почтительны к нему воеводы, бояре и ратники,
все так же селяне просили благословить, а на постоялых дворах, <ямах>, а
то и попросту в припутных деревнях им мгновенно, не требуя платы,
предоставляли еду, ночлег и корм для лошадей. Заметно, что здесь был
больший порядок, чем в Великом княжестве Литовском, где порою местные
володетели не брезговали даже грабежом церковных имуществ, а проезд по
дорогам был отнюдь не таким спокойным, как тут. И все-таки разве можно
было сравнить русскую землю с многострадальной Болгарией, где на каждом
шагу видишь памяти великой старины, а византийская и славянская
образованность упорно живет, невзирая на все разорения, набеги влахов,
сербов, татар и нависшую над страною угрозу турецкого завоевания!
разлатыми рогами, выходят прямо на дорогу, стоят, фыркая на приближающийся
санный поезд, и неохотно отступают в кусты. Давеча на той стороне Волги
ясным днем видали медведя. Говорят, позапрошлым летом, когда стояла мгла,
то дикие звери, медведи, волки и лисы, ослепнув от дыма, свободно заходили
в города и в улицах сталкивались с людьми...
белое, затянутое льдом озеро, и город открылся весь: в розовых дымах из
труб и в игольчатом нагромождении храмов. Острые кровли и маленькие главки
над ними, с куполами, похожими на луковицы, крытые узорною чешуей;
монастыри; вал и рубленая городня по насыпу; белый, видный даже отсюда,
каменный храм в середине города, строенный, как сообщил Алексий, еще до
нахождения татар. Переяславль был не меньше Вильны, быть может даже и
более, но явно уступал последней в каменном зодчестве.
говорит Алексий. Ему не хочется объяснять, что в деревянных хоромах жить
на Руси здоровее и удобнее - пусть Киприан все это поймет когда-нибудь
сам!
подъезжают к низко нависшей над головою бревенчатой башне въездных ворот.
правильно по-русски Киприан. Алексий молча кивает. Он устал и хочет сейчас
только одного: помолиться и лечь спать. Поразительно, но почему-то в
присутствии этого болгарина он, Алексий, чувствует себя бесконечно старым!
Леонтий смотрит на него с заботною тревогой; Алексий, дабы не волновать
своего секретаря, через силу раздвигает морщины щек, изображая улыбку, и,
подхваченный под руки, первым выбирается из возка. Их встречают. В
монастыре и в городе звонят колокола.
спит. Почему-то именно здесь рассказ Дакиана припомнился ему во всех
подробностях.
строгой и неподверженной никаким сомнениям веры. Но, сверх того, он был
чиновником патриархии, в задачи которого входила и такая деликатная вещь,
как проверка истинности сведений, сообщаемых при прошениях о канонизации
того или иного подвижника. Он сталкивался с таким количеством подделок,
обманов, суеверий и ложных чудес, что постепенно разучился им верить
вообще. По его собственному разумению несомненными чудесами можно было
признать лишь воскресение и вознесение Спасителя, все же прочее было ежели
не вымыслом, то преувеличением и легко объяснялось без вмешательства
высшей силы, ежели не являлось попросту колдовством, к проявлениям коего
Дакиан был непримиримо суров. Поэтому рассказы о чудесах, сопровождавших
рождение Сергия (тем паче, что такие же точно совершались, согласно
житиям, со многими святыми отцами первых веков христианства), Иоанн Дакиан
не воспринимал вовсе, а упорные толки о его провидческом даре и
совершаемых Сергием чудесах приписывал склонному к вымыслу мнению
народному.
Киприану, посетить Сергиеву пустынь. <Возможно ли, - говорил он себе, -
дабы в этих диких, недавно обращенных к свету Христову странах воссиял
такой светильник, коему подивились бы и наши древние отцы?> Дакиан
последние несколько поприщ шел в обитель пешком, так как по какой-то
причине возок не мог одолеть дорогу до монастыря. Воздух был, однако, свеж
и напоен лесными ароматами, и Дакиан уверял Киприана, что он нисколько не
устал и даже не запыхался. Однако, уже приблизясь к ограде монастыря,
испытал ужас, тем больший, что причин для него не было никаких. Ужас этот
не проходил и за монастырской оградою, а когда игумен Сергий вышел к нему
(Дакиан уверял, что он даже не успел разглядеть лица преподобного Сергия),
патриарший посланец вдруг потерял зрение. Это было непередаваемо страшно:
мгновенная полная темнота! Сергий, то ли поняв, то ли ведая, что с ним,
молча взял Дакиана за руку и повел в келью. Осторожно ввел по ступеням,
завел в горницу и усадил. Дакиан продолжал, однако, ничего не видеть и
тут; в этот вот миг он и почувствовал прожигающий душу стыд, повалился на
колени и, плача, покаялся старцу в своем неверии, прося того излечить себя
от слепоты. Сергий слушал его молча. Дождался, когда Дакиан, стоя на
Василенко Иван
Русанов Владислав
Прозоров Александр
Круз Андрей
Шилова Юлия
Акунин Борис